Петрус связался через зерцало с Хранителями семьи Мишиных и вызвал их к себе. Вскоре на галерею Исаакиевского собора прибыли еще два Ангела. Рядом с величавым Хранителем города и румяным здоровяком Иоанном прибывшие выглядели несколько бледноватыми и будто бы слегка прозрачными; Иоанну даже почудилось, что сквозь их тела просвечивают золотые отблески на шпилях.
Ангелы представились:
– Димитриус.
– Юлиус.
Иоанн назвался и сразу приступил к делу:
– Моя подопечная отроковица завтра должна получить приглашение провести каникулы у Мишиных. Посоветуйте, братие, стоит ли пускать ее в этот дом? Крепка ли ваша домашняя церковь?
Бледные Ангелы молча поглядели друг на друга.
– А она что, отроковица твоя, послушается, если ты, скажем, не возжелаешь, чтобы она в Петербург ехала? – спросил, запинаясь, Юлиус.
– До сих пор она всегда меня слушалась.
Ангелы снова переглянулись.
– В чем дело? Что это вы так таинственно переглядываетесь и почему не отвечаете гостю на его вопросы? – строго спросил Петрус. – Ответствуйте, являет ли семья Дмитрия Мишина малую домашнюю церковь, как это положено у православных христиан?
Ангел Димитриус сцепил пальцы рук, поднес их к подбородку и сокрушенно произнес:
– Хранитель великого города и ты, гость псковский, а ведь мы ничего утешительного вам поведать не можем.
– А вы молвите все как есть, – предложил Иоанн.
– Придется, видно. Дом у нас есть, да еще какой! Три этажа, с гаражом, сауной и садом. Дом есть, а домашней церкви нет и не было никогда. Дмитрий Сергеевич Мишин – процветающий бизнесмен, «новый русский», как теперь говорят. Деньги, деньги, деньги – лучше в долларах, и всяческие удовольствия и развлечения, какие можно получить за деньги, – вот его идеалы. Когда моего Митю спрашивают о вере, он отвечает, что верит только в самого себя и в доллары. Он крещен, но едва ли сам теперь об этом помнит, а обо мне и вовсе не ведает. Если бы я начал вам сейчас рассказывать, братие, сколько огорчений он мне принес начиная с семи лет и кончая сегодняшним днем, я бы до утра не закончил и вот весь этот купол слезами горючими омыл!
– Чем очень угодил бы нашему губернатору: он как раз голову ломает, как бы ему к юбилею города купола почистить. Но приставленный к нему бес Перекоп его то и дело на другие затеи отвлекает, да и денег в городской казне, как всегда, не хватает: в одну дверь вносят – в другую выносят, – усмехнулся Петрус. – Но скажи мне, Димитриус, ты сам-то пытаешься на своего подопечного влиять или только сокрушаешься?
– Дня не было, Петрус, чтобы я не пытался докричаться до него! Сколько раз он попадал в беду, а я мог и хотел ему помочь, да только редко что выходило. Не верит он в меня, а потому и не слышит. Как мне до его глухой души докричаться? Не внемлет и все тут, хоть по мобильному телефону звони!
– А ты бы попробовал, – посоветовал Петрус.
– Ты мнишь?.. Редко-редко мой Митя вдруг меня и услышит, но почему-то всегда только в подпитии. При этом слышать-то он слышит, но насколько все по-своему понимает! Остерегаюсь я с ним выпившим разговаривать. Вот, к примеру, в прошлом году его пьяные дружки вздумали зимой в проруби купаться. Выехали на своих машинах по льду на середину Невы, прорубили прорубь топорами и давай в ней плавать, животным морским подобно. Зело пьяны были. Я Мите внушаю: «А ты, Митенька, в прорубь не лезь!» И он меня вроде как услышал: остановился голый на краю проруби и кричит приятелям: «Нет, я в прорубь не полезу!» Я уж было обрадовался, а он продолжает: «Я не полезу – я ласточкой нырну!» Ну и нырнул с разбега.
– И что?
– Ушел с головой под лед. Я, естественно, ныряю за ним. Протягиваю ему десницу – он не замечает; показываю, куда надо плыть к проруби, а он глаза выпучил и в другую сторону гребет. Вот страху-то я натерпелся: ведь он совсем, ну совсем-совсем не готов к Переходу! И вдруг слышу, булькает мой Митя: «Помоги!» – сам, конечно, не соображая, кого это он в черной воде на помощь зовет. Но тут уж я не растерялся: зовет – значит, меня зовет, поелику больше поблизости, подо льдом то есть, никого и нет! Схватил я моего Митю в охапку и рванул наверх прямо сквозь лед…