Пришлось вновь возвратиться к матери, приползти и попросить помощи. Шторм, на удивление, утих, но Милена не верила обманчивому затишью. И не зря.
С детства она наблюдала, как меняется настроение матери. После бури наступал штиль, но чем больше он длился, тем сильнее потом штормило. Поэтому Милена с ужасом ждала цунами.
Тревога передалась дочери: сон ее был поверхностным, она вздрагивала, хныкала и часто просыпалась.
Руки вновь стало сковывать. Паника нарастала с каждой секундой. Милена встала с кровати и стала ходить из угла в угол. Она часто дышала, будто запыхалась от бега.
– Сейчас ее нет, ее нет, ты одна, все хорошо. Зачем бояться впрок? – утешала она себя.
Дочка проснулась и громко кричала. Милена запаниковала ещё сильнее.
Она раскрыла все тумбочки, шкафы, споткнулась о гладильную доску и разбросала мятые пеленки. Усевшись на куче детского белья, она судорожно вспоминала, где аптечка. Опрометью кинулась на кухню, встала на стул у холодильника, потянулась за коробкой. Не глядя на название препаратов, Милена схватила первую попавшуюся баночку и тряхнула. По звуку она предположила, что, скорее всего, больше половины таблеток выпито. С баночкой спустилась со стула. Руку так сводило, что она еле-еле ее удерживала. Милена уже хотела было возвращаться к дочери, но взгляд ее скользнул по буфету – там за стеклянной дверцей красовался сервиз, в котором не хватало одной чашки. Она стояла на столе, доверху наполненная спиртовой настойкой – смесь валерианы, пустырника, мяты, – Милена поморщилась, скорее всего, валокордина. Отец иногда принимал после ссор с матерью. Забавно, что он именно в этой кружке с обломанной ручкой смешивал настойку. В одной из драк Анастасия Николаевна запустила ее прямо в мужа, пожелав разбить ему голову, но он успел наклониться, голова осталась цела. Кружка ударила о стену и лишилась ручки. Выпустив пар, Анастасия Николаевна решила ее оставить в качестве пиалы.
Милена нервно хохотнула. Лет десять назад это было, а словно вчера.
Держа в одной руке баночку с таблетками, в другой – чашку с настойкой, она медленно добралась до своей комнаты. Дочка, почувствовав материнское присутствие, немного успокоилась.
Милена высыпала в ладонь таблетки и начала пересчитывать маленькие желтые кругляшки.
Двадцать семь штук. И ей двадцать семь лет! Одна таблетка на один год жизни, и одна таблетка убьет один год жизни. Но, наверное, двадцати семи таблеток недостаточно, чтобы убить себя? Она и не хочет смерти, она хочет успокоиться. Раньше она частенько выпивала за раз несколько успокоительных пилюль, лишь бы тело не трясло. Со спиртовой настойкой дело пойдет быстрее. Милена покрутила головой, прогоняя навязчивые мысли: она ведь кормящая мама! И что? Какое это имеет значение прямо сейчас? Уже губы начинало сводить…
Милена высыпала таблетки в баночку и поглядела на дочь. Та уже не плакала, но и не спала, а мутным взглядом глядела на мать, будто понимала, что та хочет сделать.
Милена прижала баночку с двадцатью семью таблетками к груди. В этой баночке находилась вся ее жизнь – годы, месяцы и дни, наполненные ором мамаши. С каждым годом Милена становилась слабее и слабее, а голос мамаши все громче и громче. Вот прямо сейчас Анастасия Николаевна возникла в ее голове и начала выкрикивать всякие гадости и мерзкие словечки.
Как ее остановить, как ее заткнуть? А если выпить все таблетки за один раз? Прожить двадцать семь лет за секунду! Зачем слабеть с каждым годом, приближаясь к смерти, если можно решить все разом?! К тому же, в баночке неслучайно оказалось двадцать семь таблеток! Значит, это конец? Если съесть все сразу, голос матери в ее голове замолчит? Думать времени нет – тело уже трясет, терять нечего!
Милена высыпала таблетки в трясущуюся ладонь и живо проглотила, запивая настойкой. Она осушила чашку. Рот обожгло от спирта, даже немного затошнило, но вскоре отпустило. Милена глядела на прикроватную тумбочку, на школьную фотографию с последнего звонка. Она тогда была грустной, стояла чуть не плача, опустив голову, так не хотела прощаться с детством…
– Девочка моя, приглядись внимательно к этой фотографии, – тихо говорила она дочке. – Ты увидишь на ней выпускницу, которая немного грустит: прощается с детством. Но истина глубже, она внутри. И она уродлива и страшна, но ты должна узнать её, чтобы закрылся, наконец, этот бесконечный театр. Знаешь, я уверена, пока живёт главная актриса, он никогда не закроется. Ты беги из него в подлинный мир, где люди настоящие, а не показные актеры, что жаждут власти и внимания.
Она взяла дочь и, прижимая к груди, улеглась на старый письменный стол у окна. Юля тихо-тихо расплакалась.