Поверь, его медлительность притворна,
А неотесанность — приправой служит
К остротам, чтобы с лучшим аппетитом
Их переваривали.
Да, это так. Теперь тебя оставлю.
А завтра, если хочешь, я приду
К тебе для разговора, или ты
Приди ко мне, я буду ждать тебя.
Приду к тебе. А ты о Риме думай.
Брут уходит.
Брут, благороден ты; но все ж я вижу,
Что благородный твой металл податлив.
Поэтому-то дух высокий должен
Общаться лишь с подобными себе.
Кто тверд настолько, чтоб не соблазниться?
Меня не терпит Цезарь. Брута ж любит.
Когда б я Брутом был, а он был Кассий,
Ему б я не поддался.10 Нынче ж ночью
Ему под окна я подброшу письма,
Как будто бы они от разных граждан;
В них напишу, что имя Брута чтится
Высоко в Риме, намекнув при этом
На властолюбье Цезаря туманно.
Покрепче, Цезарь, свой престол храни:
Встряхнем его, иль хуже будут дни.
(Уходит.)
СЦЕНА 3
Улица. Гром и молния.
Входят с противоположных сторон Каска с обнаженным мечом и Цицерон.
Привет, о Каска. Цезаря домой
Ты проводил? Но чем ты так взволнован?
А ты спокоен, если вся земля
Заколебалась вдруг? О Цицерон,
Я видел, как от бури расщеплялись
Дубы ветвистые, как океан
Вздымался гордо, пенясь и бушуя,
До угрожающих туч достигая;
Но никогда до нынешнего дня
Я бури огненной такой не видел.
Иль там, на небесах, междоусобье,
Иль мир наш, слишком надерзив богам,
Побудил их на разрушенье.
Что ж более чудесного ты видел?
Какой-то раб — его в лицо ты знаешь —
Вверх поднял руку левую, и вдруг
Она, как двадцать факелов, зажглась,
Не тлея и не чувствуя огня.
Затем — мой меч еще в ножны не вложен —
У Капитолия я встретил льва.
Взглянув свирепо, мимо он прошел,
Меня не тронув; там же я столкнулся
С толпой напуганных и бледных женщин.
Они клялись, что видели, как люди
Все в пламени по улицам бродили.
Вчера ж ночная птица в полдень села
Над рыночною площадью, крича
И ухая. Все эти чудеса
Совпали так, что и сказать нельзя:
«Они естественны, они обычны».
Я думаю, что зло они вещают
Для той страны, в которой появились.
Да, наше время странно, необычно:
Но ведь по-своему толкуют люди
Явленья, смысла их не понимая.
Придет ли Цезарь в Капитолий завтра?
Да, и Антонию он поручил
Сказать тебе, что завтра он придет.
Прощай же, Каска; грозовое небо
Не для гуляний.
Цицерон, прощай.
Цицерон уходит.
Входит Кассий.
Кто это?
Римлянин.
То голос Каски.
Твой слух хорош. Ну, Кассий, что за ночь!
Ночь добрая для доблестных людей.
Кто знал, что будет небо так грозить?
Все знавшие, что мир несчастьем полон.
Я, например, по улицам бродил,
Предав себя зловещей этой ночи.
И, распахнувшись, Каска, как ты видишь,
Открыл я грудь свою ударам молний;
Когда ж твердь неба голубой зигзаг
Раскалывал, я выставлял себя
Как цель под ослепительную вспышку.
Зачем же так ты небо испытуешь?
Удел людской наш — в страхе трепетать,
Когда нам боги в знамениях шлют
Ужасных вестников для устрашенья.
Ты, Каска, туп. В тебе нет искры жизни,
Что в каждом римлянине есть, иль ты