Юлий просил обоих посмотреть сделанную работу. Дэзик отшучивался: «Ты что, у меня переводить не умеешь, что ли?» – Булат читал придирчиво, Юлий охотно поправлял переводы по его замечаниям.
Окончательно они сблизились в ту пору, когда мы сняли на зиму дом в академическом поселке Перхушково по Можайскому шоссе.
Мы – это Юлик, наша подруга Марина Перчихина, собака Алик, кот Лазарь Моисеевич и я. Много белого снега (в Москве такого не бывает) плюс загородная оглушительная тишина, плюс «Свидание с Бонапартом» – такова была формула счастья в ту зиму.
Что касается поселка, то там вообще-то испокон века все были свои. Только мы чужие. А кто, спрашивается, их любит, чужих-то? Еще хуже того – репутация новоселов. Академический поселок затаился: под боком живет политический преступник. Газовщик, ходивший по дачам проверять котлы отопления, доверительно сообщил: «Они говорят, что у вас под кроватью рация спрятана». Для чего нужна рация под кроватью, мы так и не узнали.
Надо сказать, что вообще-то предубежденное отношение к Даниэлю было исключением. Обычно он, вернувшийся из неволи, всюду встречал сочувствие и симпатию – это, конечно, к делу не относится… Хотя, впрочем, почему же не относится? Еще как! Но об этом после. Сейчас же вот что: к Юлию приехал Булат.
Слух о визите Окуджавы разнесся моментально. Во-первых, потому, что при въезде в поселок его опознал некий почтенный профессор, оказавшийся по случаю в сторожке. Опознал и сообщил сторожу, кто приехал. А во-вторых, и это гораздо важнее: беседовавшие неподалеку от нашего дома две дамы своими глазами видели, как у крыльца остановилась машина, а из нее вылез сам Окуджава – вышел и гитару вынес. Да не просто же так он гитару таскает, значит, мало того что в гости приехал, еще и петь будет!
Так что после этого первого визита отношение к нам стало меняться. На межсугробных дорожках встречные стали осторожно раскланиваться, особенно в сумерки, когда не так видно, кто раскланивается и – главное – с кем. Тем не менее обращались исключительно к нашему псу:
– Хорошая собачка, хорошая!
И спрашивали именно хорошую собачку:
– А что, Булат Шалвович еще приедет?
Алик молчал, соблюдая конспирацию. Булат же иногда приезжал. Перхушково ему нравилось, он попросил, чтобы разыскали тут ему тихий домик – роман писать, и тихий домик чудом нашелся. Булат его снял на зиму и поселился неподалеку от нас.
И действительно писал, работал в ритме строгом и четком, но легко, без творческих мучений. Аскетизм быта ценил: никакой лишней вещи в его чистой комнате не было. А днем, если дремал, укрывался всегда то ли пальто, то ли курткой – по-солдатски, как шинелью. Ну и конечно, вечерами, если не смотрел какой-то особый футбол по телевизору, заходил к Юлию, приносил главы романа, одну за другой. Это и было «Свидание с Бонапартом».
Я же, возвращаясь вечером из Москвы с работы в холодной электричке, гадала: принес – не принес?
Сейчас, перечитывая роман в которой раз, снова вижу перед собой обжитую нами перхушковскую кухню, древнюю клеенку на круглом столе, отмытую содой, протертую специальной тряпкой, покрытую салфеткой, – это мы с Мариной, допущенные к чтению, отправляли ритуал, разложив драгоценные страницы Булатовой рукописи. Нет, машинописи, конечно, но так отчетливо слышалось дыхание минувшего времени, что иначе не скажешь: рукопись. Роман рождался на наших глазах, и мы следили, затаив дыхание, как растет Булатова проза.
Юлий читал первым у себя в комнате. Порой после прочтения шел к Булату – то ли обсуждать, то ли за очередной порцией. Замечания тот выслушивал внимательно, но не думаю, что спешил что-либо менять. Да и вряд ли Юлий придирался. Впрочем, нам с Мариной не часто выпадало слышать их литературные, а точнее, рабочие беседы: все-таки оба были профессионалы, а по цеховым давним традициям ремесленные тайны для сторонних ушей не предназначены.
Булат иногда уезжал в город и привозил книги, нужные для работы. Приносил нам – почитать. Например, мемуары Луизы Фюзи, французской актрисы, ставшей прототипом Луизы Бигар, которая получилась в Булатовых мемуарных текстах в гораздо большей степени француженкой, чем в ее собственных мемуарах. По крайней мере, на русский вкус.
Сейчас уже не восстановить, что из реалий московской жизни 1812 года было взято Окуджавой из подлинных мемуаров мадам Фюзи и что увидел он сам в пространстве своего романа. Но могу поручиться, что знаю, где на Поварской стоял дом, в котором в 1812 году жила Луиза.
И так мы были захвачены этим чтением в ту зиму, что тень Бонапарта вдруг проявилась над деревней Салослово – через шоссе. Произошло это так: мы подружились с Евдокией Кулагиной, или бабой Дусей. Если я долго не приходила, она ковыляла к нам, оставляла записку: «иРа в чОмде-Ло?»