В них встречается полемика с отзывами в прессе. Если книга на иностранном языке, то дается оценка перевода. Будущий критик исподволь накапливал и пробовал силы. Пока что на страницах никому не ведомых школьных тетрадей. У тетрадей этих — своя судьба. Когда после выпускных экзаменов Фучик уехал поступать в университет в Прагу, среди самых необходимых вещей он взял с собою и эти тетради. Они не стали реликвией юности; Фучик и позднее с интересом заглядывал в них, сравнивал свои зрелые взгляды на отдельных писателей и их произведения с юношескими, проверял, насколько они изменились или насколько изменился характер творчества тех или иных художников слова. История этих тетрадей тесно связана с «Репортажем с петлей на шее». Однажды, когда фашисты вели Фучика на допрос во дворец Печека в Праге, к нему подошел заключенный Станислав Шпрингл (его вместе с другими заключенными привлекли в качестве дармовой рабочей силы к ликвидации библиотеки Фучика) и спросил, что бы ему хотелось сохранить из своего имущества. Фучик назвал ему несколько книг из своей библиотеки и эти пять тетрадей своих записок как самое дорогое сокровище. «Крепкое пожатие руки, искорки, промелькнувшие в глазах, выдали радость Юлиуса, когда мне удалось сказать ему об этом», — вспоминал позднее С. Шпрингл. Так записки Фучика были сохранены и увидели свет в послевоенные годы.
Вот запись о «Страданиях юного Вертера», затем выписки из романов о любви. В семнадцать лет Юлек считал себя влюбленным в веселую и красивую девушку. Майка на два года моложе его. Одной из первых пльзенских девочек она поступила учиться в реальное училище, и у нее было много поклонников среди старшеклассников. Но Юлек не пользовался у нее успехом. Так уж случилось, что она отдала предпочтение его товарищу Вашеку. Мучительное, горькое счастье любви без взаимности. Майка пленила его, хоть он и не желал в том сознаваться.
У Юлека появляются тетради с сонетами. В них ои изливает свои сердечные переживания и тут же подшучивает над ними, ищет спасения в иронии. В сонетах Юлека нет ни одной страдальческой нотки, ни следа сентиментальности. Они проникнуты мягким юмором и чистым юношеским чувством:
Ах, любил всем сердцем я, Но прощай, любовь моя, Я вздыхал, а он смеялся, Он ласкал, а я терзался. Ах, любил всем сердцем я, По прощай, любовь моя. Я вздыхал, просил, скорбел, Он же свысока смотрел. Ах, любил всем сердцем я, Но другой — любовь твоя.После окончания училища в 1921 году Юлек, окунувшись в новые впечатления и заботы, постепенно забыл Майку. Впоследствии, когда история первой любви отошла в прошлое, Юлек с улыбкой читал стихи:
Дарит нас дьявол пылом, Нам ад послал любовь. Но если б можно было, Я полюбил бы вновь.Предпоследние школьные каникулы Юлек провел со своими друзьями — братьями Соукуп и Артуром Штикой в пешем походе через всю Чехию с запада на восток. В природе, казалось ему, все живет только для себя. Но откуда же берется та общая, бесконечная гармония, в которой, напротив, все, что существует, существует для другого, в другом только достигает своего примирения или разрешения — и все жизни сливаются в одну мировую жизнь?
Перед одним из своих путешествий — это было после выпускных экзаменов — Фучик пишет: «За окном дует ветер и идет густой дождь. Поезд мчится по блестящим рельсам. Наконец останавливается. Прощай, мы остаемся! Я открываю самую очаровательную, самую увлекательную, самую прекрасную по содержанию и по форме книгу… Я открываю самую мудрую и поучительную книгу. Я открываю самую вдохновенную книгу. Я открываю большую научную энциклопедию. Я — счастливый человек, ибо иду туда, откуда вышел, иду, чтобы разгадать тайну. Поезд летит, летит, летит… Я иду по узкой тропинке, вьющейся среди Палавских холмов, по дороге, обсаженной березками, спускаюсь к Индржихову Градцу, залитому вечерним солнцем… Я иду по роскошной долине, по пыльному шоссе, иду сквозь осеннюю сказку, иду и иду. Я не привязан к дому, я по-спартански живу тем, что несу с собой, или тем, что нахожу. У меня нет ничего, кроме ног и головы, — я бродяга, классический образец бродяги… Ненадолго, но бродяга. Вернусь я самым богатым человеком… Я иду открывать мир. Прощайте, страстные, волновавшие меня стихи. Я иду к источнику поэзии. Прощайте, прощайте! Впрочем, нет — всего лишь до свидания!»
Еще раньше, в третьем-четвертом классах, он со своими друзьями с парой крон в кармане обошел пешком многие уголки Чехии и Моравии, восхищаясь Шумавой, Крконошами, Бескидами. Эти путешествия пробудили в нем чувство родины, тот изначальный и безотчетный восторг, охватывающий душу непонятно почему, от одной прелести родной земли.
Как хороша и изумительна по красоте твоя земля! Сколько замков и дворцов, творений знаменитых архитекторов и тысяч никому не известных мастеров! Тихие деревушки, где рождались и мужали мыслители и вожаки грозных крестьянских бунтов, самобытные поэты, композиторы и художники, великие астрономы и педагоги. Какое счастье для человека, если его самые первые, а значит, и самые яркие впечатления, эти богатые запасы на всю грядущую жизнь украшены настоящей близостью к земле, к простому, меткому и жизненосному родному языку. В записной книжке Фучика появляются слова гордости и почти физической любви к своей стране: «…разве эта земля — наша простая земля? Не видишь ты в ней нечто, что зовет и кричит: „Вечно твоей хочу быть, будь же и ты навечно со мной!“ Разве ты не видишь в ней себя?..»
Большое впечатление на Юлека произвело посещение замка Троски (буквально «развалины» — руины замка. — В. Ф.), в котором умер герой гуситских войн Ян Жижка. Он всегда выходил победителем на поле боя и завещал, чтобы после смерти с него была содрана кожа и чтобы эту кожу натянули на барабан, который будет созывать на продолжительную битву с врагами. Все пять крестовых походов в Чехию, организованных папой и германским императором, закончились позорным крахом. Героическая история гуситов до глубины души взволновала Юлиуса. Эта история становила и укрепляла нравственный облик народа, была его исторической памятью, праздничными одеждами его души. Все, буржуазия и мещане, отдавали должное Гусу, Жижке, принимали участие в торжествах, посвященных гуситскому движению и Табору. Но Юлиусу приходилось не раз слышать такие слова: «Слава богу, что гуситство было сотни лет назад. Ведь гуситы были тоже своего рода большевиками». Фучик долго раздумывал над увиденным и написал стихотворение «Руины», написал в монументальной манере поэтов-романтиков эпохи чешского Возрождения. В разговоре Панны и Бабы (так образно назвал народ скалистые утесы, на которых некогда возвышались неприступные твердыни) с человеком вспоминаются песни гуситских воинов и их полководец Ян Жижка. Стихотворение полно веры в творческие силы и способности чешского народа и его славное будущее:
Шел гений, шла вся мощь земли великой, А та восстала против этой силы. То был могучий взлет души богемской, А я взирала хладно, безучастно. Поняв так поздно, лишь жалеть могу я, Что не смогла быть родине полезной. Один лишь раз взошло дерзанья солнце. Один лишь раз и больше не вернется! Эхо: Один лишь раз? И больше не вернется?Фучик ходит на собрания и лекции объединенного комитета рабочих и учащихся средних и высших учебных заведений. Лекции читались на самые разнообразные темы: «Необходимость объединения молодой интеллигенции», «Введение в теорию социализма». Здесь проводились беседы по изобразительному искусству, диспуты о религии, о политике, излагались программы различных политических партий. Пытливая мысль Фучика упорно ищет ответа на вопросы, которые рождались в спорах тех лет. Читая Масарика и Каутского, он интересовался Флейшнером, Жоресом и модным в то время Ницше. Рабочий «Шкоды», один из основателей коммунистической организации в Пльзене, говорил: «Голова этого парнишки была забита Масариком и Флейшнером, и вопросы его всегда мучили такие, на которые мы не могли ему толком ответить».
Под давлением рабочего класса правительство осуществило в конце 1918 года ряд демократических преобразований: были отменены дворянство, ордена и титулы, узаконены свобода слова, печати, собраний, право на забастовку, введены 8-часовой рабочий день, пособие по безработице. Это на какое-то время успокоило рабочих, привело к спаду революционной борьбы, однако это было затишье перед бурей…