Сенат, в котором уже давно не было согласия, раздирали жёсткие распри. Одни обвиняли Цезаря, другие ратовали за его поддержку.
— Гай Цезарь стремится к тому, чтобы сосредоточить власть в Риме в руках немногих! — Гремел под сводами курии голос сенатора Марцелла. Его горящие чёрные глаза, перебегая с одного лица на другое, словно сыпали искры. — Можно сказать, он сам уже добился этого, избрав выгодную во все времена роль народного заступника. Вторым в этом списке стоит Помпей, которого, как все мы знаем, всегда отличало властолюбие. И ныне эти двое вершат свои дела путём открытого насилия!
Марцелл выдержал паузу и, поймав взгляд Катона, продолжил:
— Я могу назвать также имена остальных. Тех, кто во всём потакает этим двоим, желая — и надеясь — в случае их полной победы заполучить в свои алчные руки власть над Римом, народом, законами.
Слова Марцелла вызвали гул неодобрения. Среди этого шума кто-то настойчиво призывал к порядку, и, наконец, в курии наступила тишина.
— Полагаю, никто из вас, отцы, не сможет не согласиться с тем, что всё происходящее в Риме в последнее время зависит именно от воли консула Цезаря! — Не поднимаясь с места, выкрикнул Лутаций Катул. — Соблазнённый его земельным законом плебс ныне либо ни во что не вникает, либо молчаливо всё одобряет. И даже коллега Цезаря по консулату ему не помеха! Устранив Бибула, Цезарь один управляет всем в государстве по своей воле…
В курии снова послышался ропот. Кое-кто из сенаторов (тех, кто не поощрял новый образ правления) начал напевать шуточную песенку, ходившую тогда в народе:
— В консульство Цезаря то, а не в консульство Бибула было:/В консульство Бибула, друг, не было впрямь ничего.
Когда же все постепенно утихли, с речью выступил Катон.
— Да, отцы, — начал он скорбным голосом, — республика гибнет… гибнет на наших глазах. С каждым мгновением опасность растёт, и очень скоро мы увидим тиранию. Сегодня на форуме чернь вопила: «Да здравствует Цезарь!», завтра она провозгласит его диктатором.
Катон умолк. Склонив голову, он какое-то время думал о чём-то.
— Нет ничего удивительного в том, что Цезарь, став консулом, утвердился в той царской власти, о которой помышлял ещё эдилом, — вставил, воспользовавшись паузой, Цицерон, прославленный оратор Рима, сторонник республиканского правления.
Будучи консулом Римской республики, Марк Туллий Цицерон раскрыл заговор Катилины, который, как известно, намеревался не только свергнуть существующий строй, но и уничтожить всякую власть и произвести полный переворот. Неизвестно, оказывал ли тайно Цезарь в чём-нибудь поддержку и выражал ли сочувствие заговорщикам, но многие из его противников (и среди них Катон и Катул) упрекали Цицерона, пощадившего Цезаря и отведшего от него подозрения.
— Нельзя считать незначительным начало ни в каком деле, — продолжал Цицерон, как всегда легко привлекая внимание слушателей. — То, что не пресечено в зародыше, быстро возрастает, ибо в самом пренебрежении оно находит условия для беспрепятственного развития… Так и мы, сиятельнейшие отцы, прежде либо потакали Цезарю во всём, либо и вовсе не обращали внимания на его дерзкие замыслы, тем самым содействуя постепенному росту его влияния в государстве. Иначе говоря, ныне мы сами пожинаем плоды того, что взрастили…
— Цезарь — тиран?! — неожиданно воскликнул Эмилий Лепид, перебивая Цицерона, и вскочил со скамьи. — Это же возмутительно! Разве можно считать подозрительной и внушающей опасения деятельность консула Цезаря? И разве можно в его помыслах усматривать тиранические намерения?!
Уже садясь на своё место, он обернулся к Цезарю, который, не шевелясь и всё ещё не произнося ни слова, сидел в своём курульном кресле, и незаметно для всех подмигнул ему. В ответ Цезарь вяло улыбнулся.
— Иногда, когда я вижу, как тщательно уложены его волосы и как он со всеми ласков и обходителен, мне тоже кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как ниспровержение римского государственного строя, — с горькой иронией отозвался Цицерон на короткое выступление Лепида.
— Цезарь не надел на себя царскую диадему и не стал ещё одним Тарквинием[61] лишь потому, что чересчур осторожен, — снова заговорил Катон. — Ему нравится управлять всеми делами в Риме исподтишка, под прикрытием сената. А вы, patres, не желаете признать, что ныне низведены на положение балаганных кукол…
Голос Катона потонул в гаме.
— Республика в опасности!
— Не допустим тирании!
61