— Цезарь — наш избранник! Власть Цезарю! Гражданскую и военную!
— Отменить все законопроекты консула Цезаря!
— Будущее Рима за Цезарем!
Пришло время вмешаться и самому Цезарю. Он дал знак трубачам и только резкий звук туб[62] призвал сенаторов к молчанию.
— Да, будем откровенны, — заговорил Цезарь в наступившей тишине, — имя диктатора Суллы, с которым меня кое-кто сравнивает, до сих пор звучит зловеще для Рима. Проскрипции, беззаконные убийства тысяч неповинных граждан, попранные законы отечества, деспотизм — вот что вспоминает каждый из нас, когда слышит слово «единовластие»… Но, клянусь всеми богами-покровителями Рима, это вовсе не то, к чему я стремлюсь, став избранником своих сограждан. Я не желаю подчинить Рим своей власти; я желаю, чтобы весь мир был подвластен Риму.
— Рим — властитель народов, ты — владыка Рима? — послышался из зала насмешливый голос Цицерона.
Цезарь умолк на миг, затем, вскинув голову, сказал с суровой твёрдостью:
— Дайте мне четыре легиона — и через несколько лет я брошу к стопам Рима весь обитаемый мир.
Казалось, заявление Цезаря произвело впечатление на сенаторов. Какое-то время они обсуждали его выступление — и то недоверие, которые многие из них прежде ему высказывали, мало-помалу рассеивалось.
— Из всех провинций, — продолжал Цезарь, ободрённый переменой в настроении зала, — я выбираю себе в управление обе Галлии. Я уверен, что сумею покорить местные строптивые племена и полностью подчинить их власти Рима.
— Обе? — удивился Катон, и этот его вопрос вызвал среди сенаторов некое замешательство. — Однако, как все мы знаем, по Ватиниеву закону ты можешь получить только Цизальпинскую Галлию с прилежащим Иллириком…
— Нет ничего предосудительного, если консул Цезарь получит обе Галлии, — перебил Катона Помпей, поднимаясь со своего места с важным и осанистым видом. — До него, помнится, ни у кого из римлян не было уверенности в том, что им удастся покорить эти дикие земли и заставить варваров признать власть Рима.
Катон метнул в сторону Помпея быстрый гневный взгляд и повернулся к Цезарю.
— Но какую жертву ты потребуешь взамен? Повергнув к стопам Рима весь мир, не захочешь ли ты увидеть поверженную у твоих ног республику Рима?
Не дожидаясь ответа, Катон окинул курию своими суровыми глазами и громко сказал:
— Я выступаю против предложения консула Цезаря!
— Мой голос — «за». — Помпею пришлось — для пущей убедительности — стать рядом с Цезарем. Теперь они оба стояли на середине зала — лицом к лицу с сенатом.
Заявление Помпея вызвало у Катона сильное негодование.
— Как можно и дальше терпеть этих людей, которые брачными союзами добывают высшую власть в государстве и с помощью женщин передают друг другу провинции, войска и должности! — вскричал он, выступая вперёд.
Лицо его побагровело, словно вся кровь прихлынула к щекам и даже лбу; ноздри узкого горбатого носа гневно вздрагивали; глаза сверкали холодной яростью.
Едва уловимым движением руки Цезарь велел ликторам взять Катона под стражу, пока другие сенаторы не поддержали его. Но тот, видимо, не собирался уступать столь легко.
— Берегитесь, отцы! — Его страстный голос снова завладел вниманием зала. — Берегитесь, или скоро вы будете посыпать головы пеплом запоздалого раскаяния! Республика гибнет! Республика — на краю пропасти!
И тут раздались крики. Приверженцы Катона вскакивали со своих мест, размахивали руками, даже грозно потрясали кулаками, однако ни один из них так и не пришёл ему на выручку.
Ликторы Цезаря уже выводили Катона из курии, когда он обернулся на пороге и, показывая пальцем на Цезаря, который спокойно наблюдал за всем происходящим, пронзительно крикнул:
— Взгляните на будущего тирана! Увы, увы, Риму!
Глава 12
Свадьба Юлии обозначила собой резкий поворот в судьбе Рима, всей Италии и, конечно же, в судьбе Квинта Сервилия Цепиона.
У него на глазах любимая девушка стала женой другого — в тот день рухнула, рассыпалась в прах самая светлая мечта его юности. Затаив обиду на Цезаря, он, однако, по-прежнему оставался среди его верных сторонников и даже был его главным помощником в борьбе против Бибула. Причина его решения была проста: пока он принадлежал к кругу друзей Цезаря, он был вхож в его дом и, следовательно, имел надежду увидеться с Юлией. Томясь тоской по ней, он искал встречи с ней, как измученный жаждой путник ищет заветный ручей.
— Думаешь, я не догадываюсь, отчего ты дома бываешь реже, чем у Цезаря?.. Я ведь не слепая, Квинт! Я знаю, я чувствую… Ты всё ещё любишь её, — со слезами говорила ему Помпея каждый раз, когда он оставлял её одну в их доме на Палатине.
62