— Ну что ж, зятёк, поздравляю, — обратился Цезарь к Помпею с таким искренним дружелюбием, которое мало кому показывал. — Это самая лучшая весть из тех, которые придают уверенность в будущем. Моему внуку суждено родиться в эпоху грандиозных перемен — он станет гражданином Рима, обновлённого и могущественного, как никогда прежде…
Хотя Цезарь и себе и всему свету ныне представлялся человеком, способным двигать горы, всё же иногда по ночам на него нападал страх: сколько времени продлится его везение? Достаточно ли он укрепил свои тылы? Он был прекрасно осведомлён о том, кто и за что высказывался в сенате, знал, что республиканцы во главе с Катоном спят и видят, как перетянуть на свою сторону Помпея. Он не забыл, в какую бездну отчаяния повергло его известие о том, что Юлия потеряла ребёнка. Тогда он впервые усомнился в преданности Помпея и даже подумал о том, что счастью Юлии придёт конец.
Но теперь, глядя на Помпея, читая письма дочери, он увидел, как новая беременность Юлии ещё крепче привязала к ней Великого, тем самым сделав послушным его, Цезаря, воле.
— Что бы ты сказал, мой дорогой зять, если бы я предложил назвать внука Луцием — в честь Тарквиния, царя-реформатора?
— Ты всё говоришь о «внуке», — сдерживая улыбку, заметил Помпей, — и тем самым проговариваешься, что ждёшь только внука. А вдруг младенец окажется девочкой?
— Может и оказаться, — согласился Цезарь, заметно погрустнев. — И всё же мне бы хотелось, чтобы это был мальчик. У тебя, Помпей, уже есть сыновья, есть внуки. Мне же боги дали только дочь, единственную… Я мечтаю о том, чтобы внук продолжил род Юлиев. И чтобы у меня был кровный преемник — тот, кто продолжит начатое мной…
— Простите, что вмешиваюсь, — вежливо кашлянув, заговорил Красс, — но вот именно в этот момент мне захотелось уточнить: что ты, собственно, начал, Цезарь, и насколько это созвучно нашим общим интересам?
— Цель нашего триумвирата остаётся прежней — крепко держаться за власть и подчинить себе всё управление, — изменившимся, жёстким тоном заговорил Цезарь. — Я остаюсь во главе своего войска и продолжаю завоевание новых территорий, вам же предлагаю во владение: тебе, Красс, Сирию, и Испанию — Помпею. Путь к этому один — добиться второго консульства. Все, кто прибыл сегодня в Луку, уедут домой с деньгами и посулами — таким образом вы получите их голоса. Я также намерен послать в Рим большой отряд своих воинов для поддержания порядка на предстоящих выборах. Как известно, успех в достижении власти гарантируют две вещи — войско и деньги, причём одно без другого немыслимо.
Цезарь умолк на мгновение. Его ноздри нетерпеливо раздулись в жёстком изгибе, пронзительно чёрные глаза сузились с затаённой страстью.
— Как только свершится ваше избрание на консульские должности, — продолжил он уверенным тоном, — вы разделите между собой провинции и войско. За мной же будут утверждены мои провинции на следующее пятилетие. Командование над моими легионами я также намерен продлить ещё на пять лет.
— Что ж, твой план заслуживает одобрения, — после короткого молчания заявил Красс; он заметно расслабился и даже стал несколько подобострастен.
Мысленно Богач уже потирал руки: предложение Цезаря было дерзким, но отнюдь не лишённым смысла, и Красс соотносил его с собственными затаёнными планами.
— Однако мы должны быть готовы к мощному отпору со стороны наших противников, в первую очередь — к противостоянию с Катоном, — с нарочито озабоченным видом прибавил он немного погодя.
— Ты удивишься, когда узнаешь, сколько среди отцов тех, кто не пойдёт за Катоном, — заверил его Цезарь. — Назови только моё имя, и они приложат особые усилия.
— А Цицерон? — продолжал беспокоиться Красс. — Народ так обрадовался его возвращению, что, говорят, будто вся Италия несла его на плечах и так и внесла его в Рим.
— Не думаю, что «отец отечества» пожелает противодействовать нашим замыслам. В знак уважения я послал ему подарки стоимостью в десятки тысяч сестерциев, — успокоил его Цезарь. — Помпей помирился с ним, и ты, Марк Красс, отнесись к нему благосклонно — тогда мы приобретём в его лице если не друга, то, по крайней мере, безвредного наблюдателя…
Соглашение в Луке многих утвердило в мысли, что главой триумвирата стал не Красс, чьи богатства уже не казались невероятными, не Помпей, чья слава поблекла, а блистательный герой галльской войны.
Планы Цезаря пришлись по душе Помпею, хотя чутьё неумолкаемо твердило: придёт время — и добровольный союз триумвиров распадётся, уступив место новой форме правления. Той форме, о которой уже давно недвусмысленно предостерегал дальновидный Катон, — единовластию.