Рассерженная, она надменно вскинула подбородок и взглядом обвела унылые стены, не обращая внимания на устремлённые на неё отовсюду любопытные глаза. Её ничто не могло смутить — слишком долгий путь она проделала, чтобы добраться наконец до берегов Италии, и теперь и она сама, и её слуги нуждались в отдыхе.
— Свободных комнат нет, клянусь всеми богами, которых ты почитаешь! — Медленно, как бы крадучись, к Флоре подошла высокая, но сильно сгорбленная старуха; зябко кутаясь в шерстяную хламиду, она быстро ощупала лицо женщины цепким взглядом и вдруг осклабилась: — Флора! Всё-таки не обманули меня мои старые глаза!
В свою очередь Флора так же внимательно, проверяя свою память (знакомые, хотя и помятые Временем черты; вьющиеся светлые, как лён, но уже изрядно поредевшие волосы), посмотрела на неё и тихо проговорила по-гречески:
— Миртия! Ты ли это, старая сводня? Я-то была уверена, что ты уже давно переплыла Ахерон с оболом во рту…
— Ещё не время, ещё не время… Старушки Мойры щедры и милостивы ко мне… — Миртия со смутной улыбкой покачала головой и прибавила со вздохом: — Да, были времена не в пример нынешним. Обо мне в Риме знал едва ли не каждый благородный патриций! С эдилами дружбу водила! Эх… — Она снова горестно вздохнула, сокрушаясь, покачала головой. — Но, как говорят римляне, non semper erunt Saturnalia[86]… Годы пролетели, красота увяла, поклонники рассеялись… Ни родины, ни семьи — ничего, кроме этой ночлежки…
Умолкнув, старая гречанка подалась к Флоре, хищно потянула носом:
— А ты, я вижу, не изменяешь давним привычкам? — снова заговорила она, сощурив один глаз. — Благовония всё те же… Но цена… Цена твоя, пожалуй, выше прежней, не так ли, Флора?
— Ты, Миртия, хотя и состарилась, в душе так и осталась lena[87], - беззлобно рассмеялась Флора. — Не терпится получить денежки? Ты ведь и рада была бы заманить сейчас ко мне ночного посетителя с толстым кошельком!
Старая гречанка усмехнулась в морщины, собравшиеся у рта.
— Когда-то за тебя одну я была готова отдать десятерых девиц из моего лупанария…
— Я уже давно — свободная куртизанка — и продаю себя, ты не ошиблась, за очень дорогую цену. У меня есть собственный дом, есть прислуга из преданных мне рабов, и любовников я выбираю себе сама: на свой вкус и по своей прихоти. — Флора невольно горделиво выпятила грудь — перед старухой, олицетворявшей её прошлое, о котором она не любила вспоминать.
Но кому и что она пыталась доказать?..
Она вдруг смутилась и с тоской посмотрела в окно: дождь лил одной сплошной завесой. А ведь она была бы, пожалуй, уже на полпути к Тибуру, если б не этот ливень…
— Послушай, Миртия, — обратилась она к хозяйке кавпоны, — мне нужна комната — всего на одну ночь.
Ответ старухи поверг Флору в отчаяние:
— Боюсь, мне придётся огорчить тебя. Все комнаты заняты постояльцами, и, если бы ты дала мне двойную плату, я не смогла бы найти для тебя даже собачью конуру.
— Я могу уступить свою комнату, — неожиданно раздался ровный мужской голос.
Флора обернулась — перед ней стоял рослый смуглый человек; должно быть, он давно не брился: щетина покрывала его шею и скулы. Мгновение они молча смотрели друг на друга.
— Квинт? Квинт Сервилий Цепион? — первой заговорила Флора.
— Узнала, — просто ответил мужчина.
Его суровое смуглое лицо осветилось мягкой улыбкой. Через его левый висок шёл шрам, раньше она этого не видела. Губы, когда-то полные и мягкие, как будто затвердели после схваток с судьбой. Морщины на лбу выделялись резкими бороздами, старили его.
— Сколько же лет мы не виделись? Десять? Пятнадцать? — улыбаясь в ответ, продолжала Флора; она и сама не могла объяснить, отчего её так обрадовала эта встреча. — Больше десяти, я думаю: столько лет прошло с тех пор, как я покинула Рим и уехала путешествовать. Я жила в Элладе, на Сицилии, побывала в Испании, даже в Парфии — до того, как там началась война. Заводила приятные и полезные знакомства, и, знаешь, меня везде принимали как дома. А сейчас мне кажется, что мой дом всегда был здесь, только я этого не чувствовала… Однако хватит обо мне. Прости меня, если я говорю несвязно и не то, что надо… Расскажи-ка лучше о себе!
— Думаю, мы оба уже давно оторваны от дома. Скитальцы. Ты так же одинока, как я.
— Разве после развода с Помпеей ты больше не женился?
— Зачем? Чтобы сделать несчастной ещё одну женщину?
Цепион раздумывал минуту.
— Нет, Флора, я не такой, как Помпей, — не удержался, чтобы не заговорить о сопернике. — Сколько раз он был женат? Сделал ли он хотя бы одну из своих пятерых жён по-настоящему счастливой?
— Не знала, что после Юлии он женился снова, — пробормотала слегка озадаченная Флора.
— Женился! — подтвердил Цепион, и тихая, давняя, но ещё тлеющая злоба отразилась в его серых глазах. — Женился — и очень скоро! На Корнелии, дочери Метелла Сципиона и вдове Публия, сына Красса… И, разумеется, с большой разницей в возрасте.
— Ты так и не простил его? — Флора почувствовала жалость к Квинту, смешанную с тоской по своей давней любви к Помпею.
— Моё сердце ожесточилось ещё больше после того, как он обзавёлся новой женой. Слишком скоро он утешился, слишком скоро забыл Юлию… Я любил её и сейчас ещё люблю; у меня не было и никогда не будет никого, кроме Юлии…
В словах Цепиона прозвучала такая боль, такая щемящая тоска, что у Флоры заныло сердце. Он опустил глаза, на осунувшемся лице сильней выступили скулы. Флора могла лишь догадываться, что творится в его душе.
— Ты вернулся в Рим, как и я, — она решила перевести разговор в другое русло, — или покидаешь его?
— Уезжаю, — ответил Цепион изменившимся, спокойным голосом, глядя в ту сторону, где Миртия распекала за что-то мальчишку-слугу. — И тебе советую найти свой дом подальше отсюда. Того Рима, который был нашим домом, больше нет. Он погиб в пучине хаоса, крови и ненависти…
Цепион помолчал. Шум дождя за стенами кавпоны всё не прекращался.
— Цезарь разбил Помпея, — снова заговорил Квинт с задумчивым, немного отстранённым видом, — но он собирался сохранить ему жизнь. Да, он хотел подарить ему жизнь, хотя бы ради памяти Юлии… Но Помпея убили — предательски, ударом ножа в спину, а его голову преподнесли Цезарю как кровавый дар. А вчера в сенате заговорщиками был убит Цезарь… Его закололи мечами, окружив, точно дикого зверя… И, говорят, он, истекая кровью, упал к цоколю, на котором стояла статуя Помпея…
— Цезарь убит, — в ужасе прошептала Флора. Затем с тревогой и страхом спросила: — Значит, теперь будет война?
— Теперь римляне продолжат резать друг друга с ещё большей яростью. Но я больше не хочу в этом участвовать. Я не испытываю ложного смущения, называя приверженцев Цезаря своими врагами, я также не могу назвать своими друзьями тех, кто воевал на стороне Помпея. Мне нечего бояться за своё богатство и благоденствие. Их у меня нет. Не дрожу я и за свою жизнь… Я останусь до последнего дня таким, каким создан судьбой и волей богов… Но такой я не нужен Риму, а Рим больше не нужен мне…
— Куда же ты отправишься?
— Пока не придумал. Одно знаю точно — как можно дальше отсюда…
Они посмотрели друг на друга с глубокой грустью и вдруг обнялись. Флора несколько раз горячо поцеловала Цепиона, исколов губы о его небритую бороду.
— Надеюсь, на твоём корабле найдётся место для спутницы, которая уже давно не ищет любовь, но ценит дружбу и верность? — спросила Флора, неожиданно приняв решение.
— Думаю, у капитана найдётся для тебя место, — немного помедлив, ответил ей Квинт.