За скрипучей лестницей – крепкая железная дверь. Рита подсвечивает телефоном, ковыряя ключом в замке, и проходит первая, щелкает выключателем. Свет ламп тут почти дневной, современный. Обстановка знакома до последней мелочи, если только Рита без него не взяла в разработку очередную удачную фотографию...
Так и есть: на белой магнитной доске прилеплены цветные прямоугольники. Что она выбрала на этот раз? Лешка собирается подойти и прикинуть свой «фото-маршрут» на ближайшее время, но по дороге сворачивает к холодильнику-карлику. Бурчащий желудок и искусство в его случае несовместимы. Пирамида потребностей Маслоу в действии, спасибо Рите за ликбез и распечатку на цветном принтере поперек дверцы холодильника.
Вторая магнитная доска занавешена тканью, широкий мольберт возле нее отвернут к окну, демонстрируя расплывчатый инвентарный номер – войдя в мастерскую, ничего другого не увидишь. Именно там – сначала на доске, а потом на мольберте – рождается «Твой рассвет». Туда, не снимая куртки, только положив свой шлем рядом с Лешкиным на диване, идет Рита. Включает лампу, поворачивает ее, щурит глаз. Без линз он голубой.
– Кофе будешь? – из вежливости интересуется Алексей.
Рита отрицательно мычит и дергает с себя куртку, не отрывая воспаленного взгляда от холста. Спустя минуту она уже набрасывает заляпанный холщовый фартук поверх майки с Винни и нервно перебирает кисти. Кусает пухлые губы, ерошит короткие белые волосы, которые у Маргариты Александровны всегда уложены, а у Ритки торчат, как им вздумается. Алексей не может помнить ту Риту с широкой улыбкой и длинной рыжей косой, бойкую и шумную, зато видел ее на акварелях Макса.
Эти акварели в папке для эскизов он и перебирает, лежа на диване со шлемами в ногах, пока Рита увлеченно пишет «Рассвет». Странно: почти пять лет прошло, как его впервые сюда впустили, и каждый раз Алексей рассматривал наброски, а они не кончались. Новые и новые рисованные снимки. Многие – со следами канцелярских кнопок в уголках, кое-где оторванных. Их Рита когда-то сняла со стен и убрала в папки. Иногда, правда, попадались и чужие рисунки: самой Риты, Леркины и других детей, которых Рита – Маргарита Александровна – учила живописи в нескольких минутах быстрой езды отсюда. Дети приходили и уходили, оставляли рисунки, а Рита ничего не выбрасывала. Все, чему не нашлось места на стенах и в «запасниках» художественной школы, она тащила сюда.
Акварель, карандаш, уголь, сангина. Линии, тени и полутени, штрихи и мазки. Мужские и женские фигуры, лица. Руки, ухоженные и грубые. Глаза, губы, мельчайшие морщинки. Идея, мысль. Можно ли, глядя на рисунок, услышать детский смех? Рисунки Макса смеялись по-настоящему. Любой из них имел шансы стать полноценной картиной, но не стал. Его картины можно пересчитать по пальцам одной руки. Макс легко увлекался, вспыхивал мгновенно и так же быстро перегорал. Ловил свою идею в повороте головы девушки у фонтана и летел дальше. Ему бы и в голову не пришло корпеть над одним полотном неделями и месяцами, выписывая детали, как сейчас, хмуря брови и мусоля кисть, это делает Рита.
Алексей успевает найти в морозильнике задубелую пиццу, разогреть в микроволновке и незаметно слопать целиком, а Рита все пишет. Он успевает сходить к магнитной доске и узнать, что предстоит охота за голубями Театральной площади. Пугаешь и фотографируешь. И снова пугаешь. Разные ракурсы, разные птицы, с разбегу и на месте. Рите ведь никогда не хватает одного голубя с изящными красными лапами, но кривым клювом. Или с острым клювом, но без половины перьев. Она будет долго и упорно искать в каждом из них достоинства, пока не получит своего идеального голубя. Да, этим птичкам придется несладко...
Алексей, обняв тощую подушку и поджав озябшие ноги, дремлет на диване, не боясь проспать. Как бы ни была увлечена Рита, в свою школу она не опоздает. Он переворачивается на другой бок, когда Рита хрипло говорит:
– Я закончила. – И сама себе не верит.
Смотрит широко распахнутыми глазами, трет грязные пальцы о передник, другой рукой вцепилась в палитру. На бледной щеке – пятно охрой, кончики ушей розовеют, волосы на висках мокрые от пота. Прекрасная в этом возбуждении.
Слабые после сна руки сами ищут оставленный дома фотоаппарат. Алексей радуется, что не влюблен в нее по трем причинам, две из которых – Макс, а третья – Ритин «солидный» двадцативосьмилетний возраст. Последнюю причину Рита придумала для ровного счета, хотя и первых двух Лешке хватает за глаза.
– Посмотри. – Рита нетерпеливо манит его. – Я закончила.
Лешка подходит. Он всегда представляет, что увидит, ведь пишет Рита по его фотографиям. И в то же время ее картина – сюрприз. Место, которого не существует. Человек, который вряд ли родится. Нечто идеальное, как должно быть, по мнению Риты. Она брала все лучшее, что могла найти на каждом снимке, и непредсказуемо объединяла на своем холсте.
Алексей поочередно смотрит на картину и доску с фотографиями. Идея – тот самый «Рассвет», в центре. Небо-охра, как на закате, выползающее из-за горизонта солнце и темные силуэты многоэтажек. На другом снимке стремится куда-то птичья стая. На третьем, откровенно неудачном и расплывчатом, Риту привлекло особняком стоящее дерево. Подъемный кран выглядывает из-за дома. Огромное, практически белое, как лампочка, солнце. У Алексея в то утро непредсказуемо сработала вспышка.
А на холсте – «Твой рассвет». И это действительно здорово, Ритка.
– Круто, – бормочет Алексей. – Офигеть как круто. Хочу туда, серьезно.
Рита вздыхает. Она ждет совсем не этого.
– Ему бы понравилось.
– Ты, правда, так думаешь?
Она не кокетничает. При всей своей несомненной, даже с точки зрения далекого от живописи Алексея, одаренности, Рита ни в чем не уверена. Она может создать шедевр и на следующий день задвинуть его пылиться за шкаф. Какими словами хвалил ее работы Макс и хвалил ли вообще, Лешка понятия не имел. Но все же кое-что Рите важно услышать именно от него. И кривить душой нельзя.
– Думаю, ему бы понравилось, – повторяет Алексей.
Рита прикрывает глаза, кивает и снова становится человеком. Убирает рабочее место, ищет растворитель, чтобы отмыть с рук масло. «Твой рассвет» отправляется сохнуть.
– Есть охота, прямо жуть как, – тараторит она, перемещаясь по мастерской. – Леш, там, в холодильнике, вроде была пицца...
– Была, – охотно соглашается Алексей.
Рита хмыкает и без лишних слов берет со стола кофейную банку.
Они пьют кофе с сухарями. Те пахнут ванилью, в некоторых попадаются изюм и тягучее варенье. Когда-то это были булочки, которые Рита купила домой и забыла вовремя съесть.
Она бездумно смотрит на белую стену, на деревянный мольберт с зачеркнутым инвентарным номером. Рядом что-то рассказывает Лешка, Рита даже смеется. И смотрит на мольберт. Сломанный мольберт списали в художественной школе, а Макс ухитрился его починить. В какой-то момент номер совсем расплывается вместе с деревом, и Рита, не дав себе испугаться, моргает. Номер снова виден. Она привыкла к подобному, после ее травмы это нормально, да и случается крайне редко. «Могло быть хуже». Ну конечно.