Нет, – подумал дух. – Ты в плену. И мы… мы тоже в плену… как и ты…
Юми нахмурилась и повернулась обратно к окну. Этот дух казался очень усталым. Его голос звучал непривычно, как будто издалека, едва долетая до ее ушей. Она подняла глаза к мерцающему небу и Дневной звезде, что сияла ярче остальных. Неужели дух обращается к ней оттуда?
Сегодня ты славно потрудилась, – сказал дух. – Можем ли мы как-то отблагодарить тебя? Что-нибудь подарить?
Юми затаила дыхание.
Она знала легенды.
Во многих культурах встречаются похожие сюжеты. Порой они заканчиваются ужасно, но не здесь. Здесь подарки духов всегда приводили к удивительным приключениям.
Но йоки-хидзё не следовало жаждать приключений. Юми мешкала. Колебалась, как неуклюже поставленный камень. Затем, в самый трудный миг своей жизни, опустила глаза.
Вы уже благословили меня, – беззвучно ответила она. – Лишь немногие смертные могут получить такой великий дар. Я смирилась с тяготами. Они на благо моего народа. Простите меня за праздные мысли.
Как тебе будет угодно, – ответил далекий дух. – Тогда можешь ли ты сделать кое-что для нас?
Юми подняла взгляд. Такого в легендах не происходило.
Что? – спросила она.
Мы в плену. В ловушке.
Юми взглянула в угол, где на столике лежал дух-светильник, выключенный на время сна. Такие же она делала в тот день для деревенских просителей. Одна яркая сфера, другая темная. Это и есть тюрьма?
Нет, – послал ей мысль дух. – Это не тюрьма… Все гораздо страшнее. Ты можешь освободить нас? Хотя бы попытаться? Есть тот, кто тебе поможет.
Духи в беде? Юми не знала, чем способна им помочь, но знала, что служение духам – ее обязанность. В этом вся ее жизнь. Она йоки-хидзё. Девушка, повелевающая первичными духами.
Я согласна, – ответила она с поклоном. – Скажите, что вам нужно, и я постараюсь не подвести.
Прошу тебя, – произнес дух, – освободи нас.
И все вокруг почернело.
Глава 7
Художник петлял по улицам, выслеживал кошмар, не обращая внимания на барабанящий по голове дождь. Слежка давалась нелегко: темные пятнышки исчезали в дымке. Улицы становились уже, и Художнику дважды пришлось возвращаться, обходя приземистые здания окраинных районов.
Хионные линии здесь были тоньше бечевки, и света едва хватало, чтобы не потерять ориентацию. В конце концов стало так темно, что Художник решил прекратить поиски и вернуться домой. На обратном пути он приблизился к узкому окну, куда сперва не заглянул.
На этот раз он увидел внутри кошмар, скрючившийся у изголовья кровати.
Комнату слабо освещал голубой хион; линия бежала по потолку, показывая скромную мебель и матрас без каркаса, на котором спали трое: родители, которыми кошмар не интересовался, и ребенок – более сочная добыча.
Мальчугану было года четыре. Он свернулся на краю, крепко закрыв глаза и обняв потрепанную подушку с вышитыми глазами – бедняцкую замену плюшевой игрушке. Было видно, что ребенок ею дорожит.
Кошмар был весьма высок, и ему пришлось скрючиться, чтобы не задеть головой потолок. Узловатая шея без костей, туловище, напоминающее волчье, выгнутые в обратную сторону лапы, вытянутая морда. Художник с ужасом понял, почему было так сложно выследить эту тварь. Тело кошмара почти не дымилось. Более того, у него были глаза. Белые, будто нарисованные мелом, но глубокие, как глазницы черепа.
С лица почти не капала тьма. Кошмар почти стабилизировался. Перестал быть бесформенным. Перестал быть бесцельным.
Перестал быть безобидным.
Чтобы достичь такого уровня развития, кошмару требовалось поесть не меньше десяти раз. Эта тварь наверняка очень хитра, раз успела совершить столько вылазок в город. Еще несколько походов, и она обретет плотное тело.
Художник отшатнулся и задрожал. Этот кошмар уже материален. Такие сущности способны убивать людей сотнями. Каких-то тридцать лет назад стабильные кошмары уничтожили целый город Футиноро.
За столь высокий риск Художнику не платили. В прямом смысле. Существовало особое подразделение для борьбы со стабильными кошмарами. Эти специалисты путешествовали по всей стране, откликаясь на вызовы из разных городов.
Волнение Художника нарушил тихий всхлип. Он перевел взгляд с кошмара на матрас, где дрожащий ребенок зажмурился еще крепче.
Мальчик не спал.
На этой стадии развития кошмары могли питаться сознательным страхом с тем же успехом, что и бесформенными пугающими сновидениями. Кошмар провел когтями по щеке ребенка, оставив кровавые следы. Жест был почти ласковым. Почему нет? Тварь сформировалась, обрела плотность благодаря глубинным страхам этого ребенка.
По ходу моего рассказа у вас могло сложиться не самое лестное мнение о Художнике. Если так, то в целом это вполне оправданно. Он сам был виноват в большинстве своих проблем и, вместо того чтобы решать их, предпочитал строить обманчивые иллюзии и жаловаться на судьбу.
Но заметьте, что в тот момент, не будучи замечен кошмаром, Художник спокойно мог уйти, скрыться в ночи. Он мог доложить о случившемся бригадиру, и тот бы отправил Соннадзор на поиски кошмара. Большинство художников так бы и поступили.
Но наш полез в сумку.
«Слишком шумишь. Слишком шумишь!» – думал он, сбрасывая сумку на мостовую и торопливо доставая холст.
Нельзя будить родителей. Любой крик спровоцирует стабильный кошмар на нападение и убийство.
«Спокойно. Спокойно. Не подкармливай его».
Все усердные тренировки едва не пошли прахом, когда Художник дрожащими руками достал холст, кисть и краски.
Он поднял голову и увидел тварь уже у самого у окна. Длинная шея тянулась к нему, пальцы-ножи царапали стену внутри комнаты. Две белые глазницы, казалось, всасывают Художника, затягивают в иную вечность. До того дня он не встречал кошмаров с подобием лица; этот же ухмылялся белой волчьей ухмылкой.
Тушечница выскользнула из пальцев Художника и со звоном ударилась о камень, расплескав тушь. Неуклюже поднимая ее, он едва сохранял самообладание. Наконец решил макнуть кисть прямо в черную лужицу.
Кошмар потянулся к нему… но остановился. Еще не привыкнув к собственной плотности, он с трудом протискивался сквозь стену. Больше всего мороки было с когтями. Кратковременная задержка, возможно, спасла Художнику жизнь. Он успел раскрыть зонтик над холстом и приступить к рисованию.
Разумеется, он начал с бамбука. Клякса внизу, затем… затем прямая размашистая линия снизу вверх. Короткая пауза перед тем, как начать новое междоузлие. Он рисовал бамбук уже не одну сотню раз, поэтому теперь работал ритмично, как часы.
Художник покосился на кошмар, который медленно протиснул руку сквозь стену, оставив на камне глубокие прорези. Ухмылка твари стала шире. Взволнованный разум Художника совершенно точно не укрылся от ее внимания. В этот раз бамбука оказалось недостаточно.
Художник отбросил начатую работу и достал из сумки последний холст. Когти заскрежетали по камню – тварь просунула сквозь стену вторую руку. Дождь поливал голову кошмара, струился по обе стороны ухмыляющегося лица: хрустальные слезы смешивались с полуночными.
Художник рисовал.
Творческим людям свойственно определенное безумие. Они могут отрешаться от реальных объектов. Тысячелетия эволюции наделили нас способностью не только воспринимать и распознавать свет, но и различать цвета и формы предметов. Мы редко задумываемся о том, какое это чудо – умение видеть вещи благодаря всего лишь отражающимся от них фотонам.
Художники видят иначе. Настоящий художник взглянет на камень и скажет: «Это не камень, а голова. По крайней мере, станет головой, когда я немного поработаю молотком».
Нашему Художнику требовалось видеть перед собой не просто кошмар. Необходимо было представить, во что этот кошмар способен превратиться, чем он мог бы стать, если бы не был порождением ужаса. В тот миг Художник вообразил мать ребенка. Он лишь мельком видел ее лицо, когда заглядывал в спальню, но запомнил его.