Ироническое, лёгкое отношение к жизни помогло им — натурам неуёмным — надолго сохранить близкие отношения. Они оставались любовниками (а, может, и супругами) всего лишь два — три года. Потом Потёмкина потянуло в Новороссию, а Екатерину — к другим кавалерам. Но он остался вторым человеком в государстве и незаменимым эпистолярным собеседником «матушки». Она по-прежнему нуждалась в его шутках. По-видимому, они тайно венчались, но узы юмора оказались сильнее брачных.
Граф Сегюр — французский посланник, ставший своим человеком при дворе Екатерины — как-то заметил, что «ум Екатерины, обширный в политике, не выдерживал утомительного труда прилаживать рифмы и стихи». Думается, он просто плохо понимал по-русски. А она однажды, будучи в Крыму, написала Потёмкину такое поэтическое послание, что сам Барков не отказался бы от таких виршей:
Мало кто из русских стихотворцев того времени был способен на столь гибкую речь. Потёмкин оказывал протекцию своему приятелю, поэту Василию Петрову, который на некоторое время стал придворным стихотворцем и чтецом императрицы. Статный, обаятельный, он славился зычным красивым голосом. Но его клонило к высокопарному стилю — и это Екатерине быстро наскучило. Зато, когда в журнале «Собеседник» она прочитала едкие и остроумные стихи неизвестного анонима — сердце её дрогнуло. Это была ироническая ода, в которой поэт набросал шаржи сразу на нескольких екатерининских вельмож, включая неуемного Григория Потёмкина и хмурого генерал-прокурора Александра Вяземского. Там о высоком говорилось не напыщенным стилем, а, как в шутливом разговоре: «А я проспавши до полудни, Курю табак и кофе пью…». Екатерину в этой оде называли Фелицей — и это ей тоже понравилось. Ведь это персонаж сказки, которую она сочинила — премудрая Фелица, дочь киргизского хана.
Автора разыскали, им оказался Гаврила Державин — мелкий чиновник из прокуратуры, бывший гвардеец, завзятый картёжник и почти разорившийся помещик. Держать себя в высшем свете он не умел. Его считали неотёсанным, неуживчивым… Но Екатерина разглядела в его стихах то, что ценила превыше всего — мудрость, перемешанную с остроумием. И умение изъясняться иронически, по определению самого поэта — «в забавном русском слоге». С тех пор о Петрове Екатерина и не вспоминала, а Державину доверяла даже финансы империи. За остроумие.
Однажды Державин, будучи кабинет-секретарём Екатерины, принялся с такой горячностью рассказывать о несправедливых решениях Сената, что схватил императрицу за край мантильи. Екатерина вызвала другого секретаря — Попова. И молвила ему с улыбкой: «Побудь здесь, Василий Степанович, а то этот господин много воли даёт рукам своим!». Но и это не омрачило их сотрудничества.
Петру Завадовскому в разгар из романа она давала совет «отвратить мысли ипохондрических и заменить их забавными», ибо «сие питает любовь, которая без забава мертва, как вера без добрых дел». Вот такая эпикурейская программа.
Когда умер Потёмкин, Екатерина сетовала: «Какой он был мастер острить, как умел сказать словцо кстати!» Это она ценила в мужчинах превыше всего.
Но с самым остроумным человеком того времени у Екатерины добрых отношений не сложилось. Это однокашник Потёмкина по московской гимназии Денис Фонвизин. Он слишком досаждал своей сатирой, своими конституционными прожектами… А это уже не забавные материи. Екатерина ответила афоризмом: «Плохо мне приходится, знать: уж и господин Фонвизин хочет учить меня царствовать!». А Потёмкин умел острить неутомительно.