Она считала себя писательницей. С годами всё чаще предпочитала вращаться в мире собственных фантазий. Редко расставалась с пером — слагала и стихи, и трагедии, и исторические очерки, не говоря уж об указах. И острила, как могла. Немка на русском троне не любила быстрой езды. И, когда просила кучеров умерить пыл, говаривала так: «Скоро ездят от долгов, чтобы кредиторы не остановили, а мои финансы, благодарю Бога, хороши». Реплика вполне театральная.
Однажды Екатерина написала комедию «За мухой, с обухом». В героях этого водевиля — Постреловой и Дурындине — все узнали Екатерину Дашкову и Алексея Нарышкина. Незадолго до этого они поссорились из-за свиньи, забредшей в чужой огород — совсем по-гоголевски, хотя и задолго до Гоголя. С особенным пылом императрица смеялась над хвастливыми рассказами Дашковой о том, как её принимали в Европах.
Дашкова в очередной раз обиделась на бывшую подругу, но суть не в этом. Главное, что Екатерина — «великая жена» — в пору войн, реформ и бунтов не жалела времени на сочинение комедий, весёлых безделиц. Таков был её образ жизни, порождавший «шумный рой» театральных комедий, даже по названиям которых ясно, что чувство юмора в них ночевало со всеми удобствами: «Именины госпожи Ворчалкиной», «За вздор пошлины не платят», «Сказка о горе-богатыре Косометовиче». Некоторые из этих пьес она целиком написала самостоятельно, к другим приложила руку в соавторстве с друзьями. В комедии «Обманщик» под шутовским именем Калифлакжерстона Екатерина вывела графа Калиостро, знаменитого волшебника-гастролёра которому повелела убираться из России… Чувство юмора помешало ей поверить в «эликсир бессмертия» и прочие чудеса от Жозефа Бальзамо!
Она любила и умела вести долгие беседы в режиме самоиронии. Это ещё один необходимый штрих к портрету императрицы. Все её замечания о собственном характере не лишены двойного дна. И для Елизаветы Петровны, и для Анны Иоанновны эта интонация оставалась недоступной. Так, Екатерина посмеивалась над своей боевитостью: «Если бы я была мужчиной, то была бы убита, не дослужась и до капитанского чина». Это не признание, не декларация, а именно ироническая самоаттестация, которую не следует понимать напрямки.
Однажды она прогуливалась по набережной с неизменной Марьей Саввичной Перекусихиной — главной фрейлиной и подругой императрицы. И попался им некий молодой вертопрах. Поглядел на дам свысока и прошёл мимо, даже не обнажив головы. Неслыханная дерзость! Но это, если не считать, что прогуливались они инкогнито. Впрочем, правило хорошего тона он нарушил в любом случае. «Он вас не узнал!», — попыталась смягчить ситуацию Перекусихина. «Конечно, не узнал. Но мы с тобой одеты порядочно. Он должен бы иметь к таким дамам уважение», — ответил Екатерина с обидой, но потом рассмеялась: «А просто устарели мы с тобой. Были бы помоложе — уж он бы нам поклонился».
Когда губернатор N.N. попался на краже казённых денег — императрица пожаловала ему подарок. Исполинских размеров кошелёк. Такой подарок — страшнее любой выволочки. Иносказательный упрёк, достойный пера сатирика.
В эпоху Екатерины в некоторые торжественные дни безденежно давались спектакли для увеселения всех сословий. Разве только «чернь» — по нравам того надменного времени — на такие спектакли не допускалась.
На одном из таких представлений в театре, в открытой и несколько выдававшейся вперед ложе, присутствовала Императрица. В продолжение пьесы на руку ее, которая лежала на перилах ложи, упал плевок. Она спокойно отерла его платком. Сидевший сзади нее обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин выбежал разыскивать виновного и поднял тревогу в ложах, бывших над императорскою ложею. По возвращении его Императрица спросила:
— О чем это хлопотал ты, Лев Александрович?
— Да как же, матушка-Государыня… такая неслыханная дерзость.
— Послушай, Лев Александрович. — сказала Екатерина. — если это сделано умышленно, то какое наказание тому, кто всенародно осмелился таким образом оскорбить меня, свою Императрицу?.. Если же неумышленно, а только по неосторожности, как я и полагаю, то виновный и теперь уже более пострадал, нежели заслуживает.
Остроумие помогало повелевать своенравными, честолюбивыми «орлами». Когда князь Николай Репнин, немало дел наворотивший в Речи Посполитой, доложил Екатерине, что князь Любомирский добивается польской короны, она ответила русской поговоркой, которую, верно, слыхала от Потёмкина: «Корове седло не пристало». Остроумие помогало выйти из щекотливого положения, приземлиться по-кошачьи на четыре лапы при падении. Для политика — качество неоценимое. И Россию она любила — научила себя любить её. Однажды Екатерина, будучи в Царском Селе, почувствовала себя нехорошо, приехал Роджерсон, ее любимый доктор, и нашел необходимым ей пустить кровь, что и сделано было тотчас.