В 1808 году он писал своей сестре Екатерине Павловне, с которой всегда бывал откровеннее, чем с другими: «Бонапарт воображает, что я не что иное, как дурак. Смеется тот, кто смеется последний»… Их противостояние не могло завершиться перемирием или примирением. «Наполеон или я, я или он, но вместе мы не можем царствовать» — он всегда держал в уме эту максиму. Даже, когда считался союзником Франции.
Казалось, сломить Наполеона невозможно. Но в 1812 году Россия поднялась, продолжали в 1813 — и к весне следующего года поставила «безбожных французишек» на колени.
Фаворит императора Алексей Андреевич Аракчеев недолюбливал Ермолова. После сражения под Лютценом Аракчеев наклеветал императору Александру, будто артиллерия плохо действовала в этом сражении по вине Ермолова. Император призвал к себе Ермолова, в то время начальствующего артиллерией, и спросил, почему бездействовала артиллерия. — Орудия точно бездействовали, ваше величество, — отвечал Ермолов, — не было лошадей. — Вы бы потребовали лошадей у начальствующего кавалерией графа Аракчеева. — Я несколько раз, государь, относился к нему, но ответа никогда не было. Тогда император призвал Аракчеева и спросил, почему артиллерии не предоставлены лошади. — Прошу прощения, ваше величество, — ответил Аракчеев, — у меня самого в лошадях был недостаток. Тогда Ермолов сказал: — Вот видите, ваше величество, репутация честного человека иногда зависит от скотины.
Во время парадного въезда в Париж весной 1814 года император (между прочим, он въехал в столицу Франции на серой лошади, которую подарил ему в свое время Наполеон) перебросился несколькими фразами с одним из самых остроумных русских генералов — Алексеем Ермоловым.
«Ну что, Алексей Петрович, скажут теперь в Петербурге? — обратился он к Ермолову. — Ведь, право, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали за простачка».
Эту фразу запомнил не только Ермолов. Ее запомнила вся Россия. Вот вам и «властитель слабый и лукавый». Да он был не только спасителем Европы, но и великолепным реваншистом.
Так оно и было.
Летом 1812 года в Александра Павловича не верил почти никто. Ни союзники, ни умудренные политическим опытом екатерининские орлы. И Державин встречался в Платоном Зубовым — поохать о том, что всё пропало. Что молодые друзья императора — сплошь предатели. А о том, что Михаил Сперанский — французский шпион — Державин говорил давно. Правда, Сперанского император успел заблаговременно отставить. Они с грустью вспоминали о екатерининских временах… Но то — летом 1912-го. А через два года Державин уже воспевал императора — и вполне искренне:
Спесь мы Франции посбили,
Он — недавний оппонент императора — одним из первых прозвал его Благословенным.
Это была вершина славы императора: он взял Париж. И, главное, проявил себя там великодушным победителем. Когда разбушевавшиеся парижане хотели повалить Вандомскую колонну, на которой стояла большая статуя Бонапарта, Александр I с великодушной улыбкой сказал, а точнее — молвил: — Я не хотел бы её разрушать.
Эхо анекдотов
Два генерала, герои Отечественной войны 1812 года — Милорадович и Уваров, очень плохо знали французский язык, но в аристократическом обществе непременно старались говорить по-французски. Однажды за обедом у Александра I они сели по обе стороны русского генерала графа Александра Ланжерона, француза по происхождению, и все время перебрасывались фразами. После обеда Александр I спросил Ланжерона, о чем так горячо говорили Уваров и Милорадович. — Извините, государь, но я ничего не понял: они говорили по-французски.
Император Александр I любил путешествовать инкогнито. Однажды, проезжая большим селением, Александр Павлович остановился в одном из домов и попросил напиться. Старуха-хозяйка не признала самодержца, приняла его за обычного офицера и подала ему холодного кваса. Напившись, император спросил: видела ли она царя?