Именно в его годы — а правил Николай Павлович 30 лет — правила светского юмора сформировались, как казалось, окончательно. Правда, вскоре этот канон сломался, как это всегда и бывает с канонами. Но Николай I — это золотой век, пушкинский век, эпоха, пронизанная иронией.
Когда он родился в 1796 году, вряд ли кто-то мог представить, что ему суждено стать императором. Но проницательный Гаврила Державин написал тогда такие стихи:
Эта ода посвящена крещению младенца — всего лишь одного из внуков правящей императрицы. Не старшего! И даже не второго по старшинству. Когда Николай Павлович занял трон — Державина уже много лет не было в живых. Но именно тогда многим вспомнились эти «дежурные», малоизвестные стихи. И в покойном стихотворце и министре увидели настоящего прорицателя.
То было время расцвета салонного остроумия. Но хмурый, сосредоточенный царь, вжившийся в амплуа благородного отца, не соответствовал светским установкам… Тем он и интересен. Он был инженером среди мотов и вертопрахов. Ленивое остроумие мимоходом — это не его стиль. Светская легкость в те годы сочеталась с казарменным стилем и бюрократизацией жизни, которую, например, в самом жалком виде показал Николай Гоголь (кстати, поклонник императора) в «Шинели». А император строго утверждал: «Россией управляют столоначальники». И себя порой считал таким же столоначальником — только самым главным и несущим за все ответственность.
В России дышит всё военным ремеслом, А ангел делает на караул крестом. —
писал Пушкин об Александровской колонне, возведенной перед Зимним дворцом во времена Николая I.
Оноре Домье. Николай I изучает карикатуру на самого себя
Ординарно застёгнутый на все пуговицы идеальный служака с оловянным взглядом — таким его частенько вспоминают. Пожалуй, это впечатление усиливают и портреты императора. В екатерининские времена кисть добряка Боровиковского придавала русским вельможам обаяние веселого барственного жизнелюбия. Художник показывал их как будто после сытного обеда — благодушными. Если обратиться к установкам Грибоедова, это были времена Фамусовых. А Николай на портретах — романтический герой без страха и упрёка. Готовый погибнуть за свои идеалы. Жизнелюбие и ирония в этой системе ценностей — на третьем плане. А он и был романтиком. И любил романы Вальтера Скотта о доблестных рыцарях и несгибаемых пуританах. У романтиков и юмор особый — в ритмах бури и натиска. Зачастую это юмор солдатский, за который Николая Павловича журили эстеты. Характерный пример — его казарменная похвала скульптору Петру Клодту: «Ну, брат, ты лошадей делаешь лучше, чем жеребец!» А фельдмаршала Ивана Паскевича он называл своим старым командиром и общался с ним по-военному: «Желал бы с тобою быть неразлучным; за невозможностью сего прошу тебя, в замену оригинала, принять и носить подобие моей хари».
Но начнём с начала…
Екатерина Великая так зафиксировала появление на свет своего очередного внука: «Сегодня в три часа утра мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, а кричит он удивительно; длиною он аршин без двух вершков, а руки немного меньше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом».
Он радовал её неуёмным аппетитом и богатырскими ухватками. Старая самодержица даже предвидела, что он, несмотря на старших братьев, сможет со временем занять престол…
Но Николая готовили не к престолу, а, скорее, к военной и военно-инженерной карьере. Это сказывалось. В том числе и на остроумии, и на сарказме. Он лучше познал мир и людей, чем его старший брат и предшественник, воспитанный в дворцовых покоях, в ореоле оранжерейной бабушкиной любви. «При нем не стеснялись… Великий князь мог наблюдать людей в том виде, в котором они держались в передней, то есть в удобнейшем для их наблюдения виде. Он здесь узнал отношения, лица, интриги, порядки… Эти мелкие знания очень понадобились ему на престоле», — рассуждал историк Василий Ключевский.