Многие сюжеты, связанные с Николаем I, перешли по наследству его внуку — Александру III — хотя по характеру эти два могучих императора вовсе не были сходны. Например, известный анекдот о том, как некий купчишка в кабаке до того расхрабрился, что, глядя на портрет императора, честил того дураком. Изначально дело было так. У солдат русской императорской армии большой популярностью пользовалась так называемая «Царская корчма». Царской её называли, потому что там на самом почётном месте красовался портрет Николая I. И, как вспоминал некий военный врач, «Один старослужащий солдат в день своих именин, получив из деревни денежное подкрепление, пригласил нескольких своих друзей в эту корчму. Пили, пели и именинник, перехватив лишнего, стал бушевать и придираться к корчмарю, а одного из своих друзей даже побил. Когда его стали увещевать и указывать, что он ведет себя недостойно перед портретом Государя, то он и вовсе распоясался: «Что мне портрет, я сам портрет». И мало того, свою реплику он сопроводил плевком в висевший портрет».
Фельдфебель был возмущен до крайности и дал делу ход. Всё закончилось резолюцией самого царя: «Объявить перед фронтом рядовому Агафону Сулейкину, что я сам на него плюю. А так как этот несчастный в пьяном виде не ведал, что творит, то дело прекратить, а в кабаках царских портретов не вешать».
Говорят, Сулейкин после этого дал обет — никогда не пить водки. Ни капли. И не нарушил клятвы.
А вот вам ещё история на все времена. В разгульные времена бонапартизма в Париже решили поставить бульварную пьеску из жизни Екатерины II, в которой русская императрица была представлена в весьма легкомысленном свете — как любвеобильная дама и только. Узнав об этом, Николай I через нашего посла выразил свое неудовольствие французскому правительству. Они ответили с вызовом: во Франции с давних пор царит свобода слова, и отменять спектакль из-за чьих-то политических претензий никто не собирается. Тогда Николай I просил передать французам, что в таком случае на премьеру он пришлет 300 тысяч театралов в серых шинелях и уж они наверняка зашикают премьеру. Едва царский ответ дошел до Парижа, там без промедления отменили скандальный спектакль. А фразу про театралов остряки ещё долго повторяли на разные лады. Мрачноватый юмор императора в этой истории сказался как никогда выразительно. Воистину, классическим становится только тот литературный анекдот, в котором время и личность угаданы безошибочно. И, даже если это ложь, правды в ней поболее, чем в любом документе с печатью.
Всё это весьма и весьма почтительные шутки. И даже Пушкин — неудержимый эпиграммист — как правило, избегал соблазна зло посмеяться над императором, который «Россию оживил». Он представлял Николая I — в отличие от его старшего брата — форменным героем без страха и упрека. Без насмешек. «Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю».
Хотя в минуты раздражения и записывал в свой дневник чью-то фразу: «Кто-то сказал о государе: в нем много прапорщика и мало Петра Великого». Конечно, трудно, обладая ироническим складом ума, сохранить благоговейное отношение к правителю при коротком знакомстве. Но это самое едкое пушкинское (да и то не вполне пушкинское) замечание о Николае Павловиче.
Создавался идиллический миф о всемогущем императоре.
В «Москве и москвичах» Михаил Загоскин рассуждал: «Вы посмотрели бы на Кремль тогда, как загудит наш большой колокол и русский царь, охваченный со всех сторон волнами бесчисленной толпы народа, пойдёт через всю площадь свершать молебствие в Успенском соборе… Нашему царю стража не нужна: его стража весь народ русский». Даже под пером памфлетиста — маркиза де Кюстина — он предстал сильной личностью.
Да, это был император, катавшийся с горки с мальчишками, повсюду шествовавший без охраны… Больше таких не было.
Вскоре после смерти Николая Павловича самодержавная идиллия рассыпалась — он был последним русским императором, свободно путешествовавшим по своей столице без охраны. И, как истинный рождественский дед, не боялся, что злые силы могут поколебать его власть. Кстати, немецкая традиция наряжать под Рождество елку получила широкое распространение тоже в Николаевскую эпоху.
Запретный плод
Не было в то время в Европе более известного и более честолюбивого писателя, чем Александр Дюма. Между прочим, он совершил длительное путешествие по России — правда, это случится в конце 1850-х, уже при Александре II. А для Николая Павловича Дюма слыл нежеланным гостем. Прежде всего — за роман «Учитель фехтования», который в России был строго запрещен цензурой. А всё потому, что он рассказывал о романтической любви декабриста Ивана Анненкова и француженки Полины Гебль.