Вообще, солидный читатель, мы уверены, не придаст серьезного значения этой неосновательной гипотезе…
Секрет успеха Наполеона, если вдуматься в него, оказывается очень прост: армия была предана ему душой и телом, а добиться такой привязанности у простых честных солдат было очень легко.
Мы сообщим рецепт успеха Наполеона на тот случай, если кто‑нибудь из главнокомандующих и вообще генералов пожелает им воспользоваться.
Предположим, кто‑нибудь из читателей попал со своим войском в Египет. Предстоит упорная битва… Вы, не отдавая никаких сухих приказов и кисло — сладких распоряжений (вроде: "Братцы, постоим же за матушку — родину… братцы, лупи неприятеля в хвост и гриву — получите потом по чарке коньяку!"), просто выбираете пару — другую пирамид повыше и указываете на них пальцем.
— Солдаты! — кричите вы. — Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид!
Простодушные солдаты поражены.
— Так много? — шепчут они. — Бросимся же, братцы, в бой!!
Если разобраться в сказанной вами фразе — в ней не найдется ничего существенного. Но закаленный в боях воин нетребователен. Ему многого не надо. "Сорок веков" его восхищают.
Если вблизи нет пирамид, можно придраться к чему‑нибудь другому и опять привести солдат в крайнее возбуждение.
Например, кругом пусто, а сверху светит обыкновенное солнце.
— Солдаты! — торжественно говорите вы. — Это то самое солнце (как будто бы есть еще другое), которое светило во время побед Людовика XII!
Не нужно смущаться тем, что злосчастный Людовик XII не имел ни одной победы — всюду его гнали без всякого милосердия… Неприхотливым воинам это неважно. Лишь бы фраза была звонкая, эффектная, как ракета.
Конечно, полководец должен сообразоваться с темпераментом и национальностью своих солдат.
Немца на пирамиду не поймаешь. Ему нужно что‑нибудь солидное, основательное или сентиментальное.
Немцу можно сказать так:
— Ребята! Нас сорок тысяч, а врагов — пятьдесят. Но они все малорослые, худые, в то время как вы — толстые, большие. Каждый враг весит в среднем около трех пудов, а вся ихняя армия — сто пятьдесят тысяч пудов. В нас же, в каждом, — около пяти пудов, то есть вся наша армия на пятьдесят тысяч пудов тяжелей ихней. Это составит двадцать пять процентов. Неужели же мы их не поколотим?
Кроме того, немец любит слезу.
— Солдатики! — говорите вы, сдерживая рыдания. — Что же это такое? Неужели ж мы не победим их? Если мы их не победим, подумайте, как будут огорчены ваши добрые мамаши, вяжущие на завалинке шерстяной чулок, и ваши престарелые папаши, пьющие за газетой свой зейдель пива, и ваши дорогие невесты, которые плачут и портят свои голубые глазки.
И все заливаются слезами: полководец, солдаты… даже последний барабанщик плачет, утирая слезу барабанными палками. Потом все бросаются в бой и побеждают.
Легче всего разговаривать с китайскими солдатами. Им нужно привести такой аргумент:
— Эй, слушайте там: все равно рано или поздно подохнете как собаки. Так не лучше ли подохнуть теперь, всыпав предварительно врагу по первое число!
Есть еще один прием, к которому Наполеон часто прибегал и который привязывал солдат к полководцу неразрывными цепями.
Холодное, туманное утро… Солдаты жмутся у костров, сумрачны, в ожидании битвы. Наполеон выходит из палатки и отзывает от костра одного солдата.
— Э… послушай, братец! Как зовут того солдата с усами, которому ты давал прикуривать и который так весело смеется?
— Этот? Жан Дюпон из Бретани. Он вчера письмо получил от больной матери, которая уже выздоравливает, и поэтому сейчас рад, как теленок.
Наполеон направляется к указанному солдату.
— Здорово, Жан Дюпон!
Дюпон расцветает… Император знает его фамилию! Император его помнит!
— А что, Жан Дюпон, ведь прекрасная страна ваша Бретань?
Дюпон еле на ногах стоит от счастья. Император Франции знает даже, откуда он!
— Ну, как твоей матери — лучше теперь? Выздоравливает?
Если бедный солдатик не сходит сразу с ума от удивления и восторга, он падает перед чудесным повелителем на колени, целует руки и потом пытается убежать с определенной целью раззвонить товарищам обо всем, что произошло. Но Наполеон удерживает его.
— Скажи, от кого ты сейчас закуривал папиросу? Такой рыжий.