Потерпевший удивленно пожимает плечами, вор принимает победоносный вид.
Пристав выдерживает томительную паузу, уничтожающим взглядом смеривает с головы до ног потерпевшего и спрашивает его, отчеканивая каждое слово:
— Вы продолжаете поддерживать обвинение?
— Конечно… но, странно… куда он успел спрятать… я видел собственными глазами.
— Гм… но мне еще страннее, как вы решаетесь обзывать поносным именем того, который пред правосудием оказывается невиновным?
— Но ведь я собственными…
— Ах, что вы меня уверяете! — нетерпеливо перебивает пристав оторопевшего заявителя. — Мало ли что может показаться! Вон мне тоже показалось, что ваше заявление правдоподобно… Я вам должен заметить раз и навсегда, что в моем околотке воровства не существует… Однако я должен снять с вас показания и обнаружить на всякий случай вашу личность. Потрудитесь пройти ко мне в кабинет.
В кабинете разговор был другого рода.
— Ты оклеветал невинного человека, — мгновенно переменял тон пристав. — Он тебе этого не простит. Ты надругался над его честью и за это жестоко поплатишься…
— Но я могу принять присягу!
— Кто твоей присяге поверит? Она будет так же вероятна, как вероятен этот вор… Ты скандалист, ты бунтовщик, тебе место в Сибири! Ты бесчестишь непорочных и беспокоишь правительство.
— Правительство? Чем это?
А что ж, я, по-твоему, обыкновенный человек что ли?
После сильнейшей нотации, когда потерпевшему становится ясно, что ему не миновать каторги, если только не большего, он начинает заискивающе поглядывать на пристава. Тот смягчается.
— Уж коли так… то, конечно… Бог с ним…
— Этого-с мало. Он так твоего облыжного заявления не оставит… Он тебя по судам затаскает…
— Что же мне делать?
— Откупиться надо…
Начинается торговля. После многих «скидок «надбавок» приходят к соглашению.
— Деньги эти оставь у меня. Я их ему передам и уговорю его не поднимать дела… Прощай, да на напередки будь внимательнее…
Потерпевший, кланяясь и рассыпаясь в благодарностях, удаляется. Тут же в кабинете Появляется нор.
— Ах ты мерзавец! — принимается кричать на него пристав, пряча в карман деньги. — Опять? Опять попался? На этой неделе уже в двенадцатый раз! Ну, какой ты нор? Дурак ты, не больше. Тебе, кажется, скоро придется бросать воровство и приняться за работу. Никогда, брат, из тебя путного вора не будет…
— Нечайно-с… А вы бы, ваше скородие, приказали сторожам хоть один кошелек отдать мне, а то без гроша остаюсь…
— Чего? Назад отдать? Ах ты каналья! Да разве виноват, что ты попадаешься?… С какой же стати я тебе вещественные доказательства буду возвращать? Ведь я за это перед законом могу ответить! Вон!
Пристав этот нажил большое состояние и был уволен «без прощений». Впоследствии он жаловался на несправедливость начальства и любил хвастнуть, что его обожал весь околоток за порядок следствия и за умелое миротворение…
Если уж столь беззастенчиво вели себя полицейские в Петербурге — культурной Мекке России, то в провинции, где народ был попроще и потемней, они и вовсе не очень-то церемонились с ним. Несколько любопытных историй по этому поводу приводит Александр Завальнов на сайте «Старинные самарские анекдоты»:
Один из самарских исправников сильно проигрался в карты. Срочно нужно было доставать деньги. Исправник распорядился послать в большое чувашское село огромный столб, который повезли аж на двух лошадях. Он также приказал объявить, что вскоре появится и сям. Столб привезли ночью и свалили на сельской площади. Утром собрались чуваши и стали размышлять о причинах появления предмета. Одни решили, что на нем будут подвешены злостные неплательщики податей, другие уверяли, что исправник произведет обыски, найдет спрятанных чувашских богов и развесит на столбе В итоге, когда исправник прибыл, чуваши преподнесли ему в подарок порядочную сумму денег, после чего он ко всеобщему облегчению и уехал.
Самарские «горчичники» были известны всей дореволюционной России. Считается, что происхождение названия таково. В свое время самарские посадские люди разводили красный стручковый перец. Из него делали горчицу Она вывозилась во многие города, а самарцы получили прозвище горчишников.
Потом это занятие горожан ушло в историю, но колоритное слово осталось. Им стали обозначать диких и буйных молодцов, от которых серьезно страдала «негорчишная» часть населения Самары. Горчишники постоянно дебоширили на улицах города и даже выезжали на правый берег Волги, в село Рождествено. Здесь шайка воровала у крестьян барана, увозила его на остров или отмель и устраивала ночное пиршество. Примечательно, что чины самарской полиции не отказывали себе в удовольствии принять участие в подобных «мероприятиях» и пировали вместе с горчишниками.