Страну то и дело будоражили различные потрясения. То Кровавое воскресение. То улицы, перегороженные баррикадами. То грандиозные стачки и забастовки. И все это на фоне стремительного роста общеуголовной преступности. Погромы, эксы, насилие, грабежи стали обыденным явлением. К крови на мостовых привыкали постепенно, оттого, может быть, она никого не остановила в 17-м году.
Конечно была и другая Россия. Пока еще богатая держава, способная противостоять любой стране мира. Ее граждане без проблем мотались по всему свету, сорили деньгами в парижских и лондонских магазинах. Красиво прожигали жизнь в отечественных кабаках, под цыганский хор катались на тройках с бубенцами, разговлялись блинами с икрой на масленицу и пропивались до нательного креста. И все же главная часть русских людей — душа постоянно болела. Болела за Отечество, которое каждый понимал по своему.
Кто-то кручинился от того, что батюшку царя окружают проходимцы и плохие советчики. Французский авантюрист Низьер Вашоль проводил ночи в царской опочивальне, под его чутким руководством монаршая чета пыталась зачать наследника. А когда глава заграничного отдела Тайной императорской полиции Петр Рачковский раскопал компромат на этого проходимца, то его самого выперли со службы без пенсии. Гришка Распутин вообще назначал и снимал министров, вплоть до премьеров.
Кто-то переживал за рабское положение трудового народа. А потом решительно вел его умирать на баррикады.
Кто-то беспокоился о солдатушках, бравых ребятушках. А потом рукоплескал, когда их пачками бросали в топку Первой мировой войны.
А у полицейских, как всегда, болела душа за покой и благочиние в государстве. Только вот Государь император не очень-то радел о своих служивых людях. 10 лет работала комиссия А. А. Макарова, с 1906 года по 1916 год, для проведения необходимых реформ в МВД, но деятельность ее оказалась почти безрезультатной. Непреодолимым оказался вопрос об увеличении в три раза расходов на полицию, так как предполагалось, что увеличение жалованья полицейским приведет к необходимости повысить денежное содержание другим государственным служащим. Доводы о том, что «полицейская деятельность… наиболее тягостная из всех государственных служб, а по соединенной с нею опасности для полицейских чинов мало чем уступает военной службе», не были приняты во внимание.
От наплевательского к себе отношения со стороны властей среди стражей порядка все больше зрело недовольство. Даже в святая святых — в охранке, которая по определению считалась самой ярой защитницей самодержавия, деловые бумаги порой оказывались расцвеченными выражением тягостных собственных умонастроений. Вот цитата из одной жандармской служебной записки:
«Видать «один в поле не воин». Мы все перехворали, — но мы за всех сработать не можем: мы агентурим, мы выслеживаем, мы арестуем, мы допрашиваем, мы тюремствуем, мы родным слезы вытираем, мы подштанники принимаем, мы на вокзал отправляем, мы официальную переписку ведем… Словом, за всех и за вся. Как отстранился, так скандал. За всеми учреждениями как нянька ходи, да своих дел не забывай. Право, в аду будет легче… Ах, если бы можно было только своим делом заниматься. А им приходится заниматься только между делом…
Словом, все посторонние лица и учреждения существуют только для того, чтобы портить нами сделанное. Прокурор сваливает вину на Губернатора, последний на первого. Мы же — какой-то политический «Мюр и Мерилиз» — за всех и за вся. И это безо всякого просвета в будущем… Будь мы в состоянии сработать за Главное Тюремное Управление и Управление Российских железных дорог — давно бы все студенты сидели в местах ссылки. Но этого нельзя — и является призрак новых беспорядков. Удивительные беспорядки царят в земле Российской».
Ну а полиция и вовсе начинала фрондировать. И было отчего. Работа становилась все злей, опасней, а поддержки со стороны государства почти не чувствовалось. Действия террористов зачастую были направлены именно на сотрудников полиции. В 1902 был убит министр внутренних дел Сипягин, через год — его преемник на этом посту Плеве. Но в то время, когда в стране полыхал пожар так называемого «революционного террора», беспрестанной чередой шли забастовки и стачки рабочих, власть фактически бросила на произвол судьбы своих стражей порядка. В результате в рядах полиции все больше зрело недовольство своим положением. В некоторых городах околоточные надзирателя и другие полицейские чины сами собирались на тайные сходки и готовились к забастовкам. В Киеве по рукам ходили прокламации, отпечатанные на гектографе, подписанные «Киевская городская полиция». В них изливалась вся горечь и боль, накопившаяся у стражей порядка. Прокламация гласила: