Через двадцать минут в отделение милиции прибыл Дзержинский и приказал заколотить помещения досками. Буквально через час в ОГПУ был отдан приказ о ликвидации этого отделения и вычеркивании его из списка московских отделений милиции.
В сороковых годах, уже после войны, Сталин приказал восстановить это отделение милиции. (с сайта «Анекдоты Старого Ворчуна»)
Понятно, что будь на месте Сольца какой-нибудь еврейский сапожник, Дзержинский и пальцем бы не пошевелил для его защиты. И надо полагать, что подобные истории в трамваях случались не раз. Не случайно эта словно списана с современного анекдота:
Едет в трамвае маленький, хилый еврей. Рядом стоит здоровый детина.
— Извините, вы мне наступили на ногу!
Тот ноль внимания.
— Вы мне на ногу наступили… Мне очень больно!
— Молчи, жидовская морда!
Рядом стоит милиционер. Несчастный к нему обращается:
— Товарищ милиционер! Он мне на ногу наступил, мне больно очень…
Милиционер:
— Убери ногу! Жид прав.
Однако нынешние милиционеры могут не опасаться, что их отдел забьют досками за неуважительное отношение к гражданам. Нынешние руководители государства на трамваях не ездят.
ОХ, КАК МНОГО ВРАГОВ НАРОДА
Отгремели пушки на фронтах гражданской войны. Постепенно переловили скрывавшиеся в лесах и городах банды. Жизнь начала входить в мирное русло. Народ, разрушив до основания старый государственный строй России, начал строить свой — социалистический. Вот тут-то понадобились настоящие специалисты, «строители» светлого будущего. А они оказались в дефиците.
Новая милиция тоже начала создаваться, можно сказать, с нуля, на пепелище старой полицейской структуры. Прежние стражи порядка, отдавшие много лет своему делу, оказались «социально вредными элементами». А те, кто пришел служить в рабоче-крестьянскую милицию подчас кроме «правильного» классового происхождения не имели ничего — ни опыта, ни образования. Романтика закончилось. Теперь требовалось не столько из маузера стрелять и шашкой махать, сколько уметь работать головой. А для этого нужны были знания. Но знания имеют свойство сеять в душе зерна сомнения. А власти нужны были не сомневающиеся ни в чем тупые исполнители. Власти некогда было сомневаться, ей необходимо было удержать завоеванное. И если для этого требовались жертвы, то они приносились.
Восстановление разрушенной экономики требовало времени. Перебои с продуктами и товарами приобретали угрожающие размеры. В 1928 г. на них была введена карточная система. Но и она не решила всех проблем. Тогда принялись добывать продукты и товары не экономическим, а репрессивным путем. И одной из главных движущих сил при этом стали органы внутренних дел. Но справедливости ради надо сказать, что в борьбе с врагами народа сотрудники милиции выступали в основном лишь как исполнители. Идейная и руководящая роль в этой борьбе принадлежала совсем другим людям.
После речи Сталина на ноябрьском пленуме ЦК партии 29-го года был взят курс на сплошную коллективизацию сельского хозяйства, кулачество подлежало уничтожению как класс.
Определенной формой давления на кулаков и зажиточных крестьян стали так называемые «твердые задания» по продаже государству зерна, льносемени, пеньки, конопляного семени, вообще продуктов сельского хозяйства. Цифры назначались такие, что, как правило, не выполнялись, и тогда их судили по 61-й статье Уголовного кодекса. О трех таких процессах написал адвокат Меньшагин:
«В повестке дня было три дела. Первым рассматривалось дело Веникова. Старик. С длинной бородой. Больше семидесяти лет ему от роду. Его обвиняли по третьей части 61-й статьи Уголовного кодекса в злостной несдаче назначенной ему в продажу государству пеньки (волокна от конопли). Свидетелем по всем трем делам, которые там рассматривались, проходил председатель Гостомльского сельского совета Калинин. Вот этому самому Веникову было дано задание — сдать 16 пудов пеньки, а он сдал 8. В обвинительном заключении было указано, что он не выполнил это твердое задание по кулацкой вражде к советской власти. На суде я задал вопрос свидетелю Калинину: а сколько он (Веников) собрал? Он подумал и говорит: «Да, пожалуй, пудов шесть он собрал». Я говорю: «А сдал?».