— Кстати, это было не совсем так. Во-первых, мы с «Санта-Марией» потерпели крушение у Гаити, и нам еле-еле удалось спастись; во-вторых, я получил приказ вернуться домой. И это было началом конца!
— Господи, но почему же?
— Как вы не понимаете? Ведь это так логично! В начале марта девяносто третьего я бросил якорь в устье Тахо, а в июне уже был женат!
— Вы женились на Хуаните Руис?
— Черта лысого,— раздраженно отрезал Коломбо,— на Мерседес Лафуэнте.
— Кто это?
— Одна из придворных дам Изабеллы. Придумал это Фердинанд, а Изабелла посмеивалась в кулачок.
— И эта Мерседес была уродина.
— Если бы! Это была прекраснейшая женщина из всех, кого я в жизни видел! Экстра-класс! Блондинка, прелестная, как ангел небесный, с телом двадцатилетней танцовщицы, образованна, как самый начитанный аббат. За нее дрались аристократы от Пиренеев до Гибралтара.
— Тогда что же вам не нравилось?
— Что она им не досталась. То есть что она им не досталась раньше, чем мне. Дело в том, что такую любовь прожить можно только раз в жизни. Эта женщина была уверена, что супружество продолжается в постели по двадцать четыре часа в день. Она вообще не позволяла мне одеться и поесть.
— Зато это позволило вам окончательно забыть о Марине, Хуаните и...
— Хрена с два,— буркнул Коломбо.— Человек может забывать в течение двух недель, месяца. Но потом у него начинает покалывать сердце, он худеет, как скелет, теряет сознание и приобретает одышку. Она была прекрасна, как мечта, эта Мерседес, накажи ее Господь, но ведь и я всего лишь человек. Я хотел купить себе дом в Севилье и торговать пряностями или учить детей итальянскому или еще что...
— Вместо этого вы поднялись на корабль.
— Ага,— сокрушенно кивнул Коломбо, словно ненасытная Мерседес высасывала из него соки и этой ночью.— На этот раз мне дали настоящую флотилию, семнадцать кораблей, тысяча пятьсот парней. Мы вышли из Кадиса, и я был самым счастливым человеком в мире.
— И самым знаменитым! Вы завоевали для испанской короны кучу островов, в том числе Маргериту с жемчугом вместо морского песка, на Гуанахане вы получили первые сведения о золотоносной стране, вся Иберия говорила только о вас!
— А индейцы тем временем убивали моих людей на Испаньоле! Нет, я совершил роковую ошибку!
— Какую?— напряженно допытывался Рохас.
— Что не вернулся вовремя! Вернись я вовремя, меня бы не оклеветали, не очернили перед королевой, она бы не послала этого мерзавца Франсиско Бободилью с полномочиями запереть меня и моих братьев в трюме и притащить назад!
— Почему же вы тогда не вернулись своевременно?
Коломбо саркастически ухмыльнулся.
— В объятия Мерседес? Лучше отравленные стрелы антильских индейцев, мачете пуэрториканских головорезов и предательские подводные течения этой огромной реки, впадающей в море за Тринидадом, чем бездонное ложе моей Мерседес!
— Но вы не избежали его, адмирал!
— Ну как же, как же, избежал,— мрачно кивнул Коломбо.— Когда я вернулся, она уже взяла в обычай спать с генеральным штабом в полном составе, включая дежурного поручика.
— Так что вас она оставила в покое!
— Скажете тоже! — Коломбо придвинул к Рохасу пустой бокал.— Она вбила себе в голову, что я сделаю карьеру, что из нее получится госпожа министерша, или госпожа адмиральша, или что-нибудь еще в этом роде. Едва лишь я реабилитировал себя перед королевой и очистил себя от клеветы, едва Фердинанд наградил меня за услуги, она снова погнала меня на службу, на подвиги, на незабываемые деяния.
— И вы снова оказались в море.
— Да, проклятая шлюха. Один раз я вышел в море с шестью кораблями из Сан Лукара де Барамеда, во второй раз — с четырьмя. Взял с собой Диего, моего мальчика. Внебрачного. Целые недели мы играли в кости.
— А слава?
— Слава?! Какая слава?! Вы, я вижу, совсем меня не слушали, сеньор! Слава меня сроду не интересовала! Я хотел покоя! Ничего иного, кроме благословенного покоя! Всю жизнь я мечтал о покое! Пусть бушуют волны, смерчи и ураганы, пусть дикари осыпают нас ядовитыми стрелами и дротиками, пусть нас разобьет о незнакомые рифы в тысячах миль от дома, пусть нас убивают, пытают, предают и судят — но только, ради всего святого, дайте мне капельку покоя! Неужели я не заслужил его за всю свою жизнь?!
Фернандо де Рохас молчал. То, что он здесь узнал, вряд ли могло стать темой для романа в стихах и диалогах; ожидал найти здесь прикованного Прометея, человека с неукротимым влечением к далям, к полету, одержимого открывателя неизвестного...
Вдруг Рохас ощутил прилив безмерного возбуждения: ему кое-что пришло в голову.