– Васенька, это ты не смотри, что бабушка все принесла, это к нам странника бог послал, на том мохнатом страшиле, а котов еще кормить не будут, – сказала она тихонько своему синеглазому другу.
– Мяу, – вежливо отозвался Василий.
– Все-то у тебя, Монья-апай, не как у людей. Кот с голубыми глазами, а кудряшка с зелеными. Ученица никак? Травки с тобой собирает?
– Со зверьми разговаривает. Вишь, новостями делится. Еще сыру?
– Ох, не могу больше. Спасибо, Монья-апай, – поклонился Бальзяшур.
– На здоровьичко, Шуричка, ах, банька-то не протопилась еще, погоди уж маленечко.
– Ничего, закрывать не буду, пойдет и так, – ответил тот и исчез за дверью.
Тут уж Юмью ничто не могло остановить.
– Нянюшка Монья, а кто это? А он откуда? А почему он тебя зовет апай? А что это за меховой зверь? А что это на поясе такое железное? А почему ты его Шуричком зовешь? А он что, не знает, что в девять лет зубы сами вырастают, а не зайчики дарят?
– Погодь, егоза, сыпать-то. Ясно, что издалека, до нашей избы семь верст только по лесу, а еще дороги два дня. Зверь называется конь, редкость это большая, только у богатых господ бывает, видать, все хорошо у племянника. Апай – значит, тетя, я сестра его матери. Тебя еще на свете не было, как сестрица моя исчезла, утонула, видать. Докша ее звали. Они с Лудорваем – с мужем то бишь – собрались на другой берег Матери-реки, да так больше и не вернулись. Лодку только на третий день нашли разбитую, в пяти верстах ниже по реке. Лет тридцать уж прошло. А Бальзяшур им сыном приходится. Нянчила я его, как тебя.
– А разве у усатых воевод тоже няни бывают?
– Несмышленая ты, Юмья. Он тогда с Ваську размером был. Орал так, что в главном зале было слышно.
– В каком таком главном зале?
– В главном зале замка барона Юбери четвертого. Даже барон Юбери пятый так не орал, хоть и родился больше, чем два таких Бальзяшура.
– В замке барона?
Юмья смотрела на нее во все глаза. Ее ворчливая нянюшка жила в замке! В котором был главный зал! Где орал пятый барон! Да Юмья знала ее всю жизнь, и никогда старушка не говорила, что у нее есть знакомые бароны!
Старая Монья спохватилась:
– Ох ты ж голова моя садовая, солнце-то на закате, а ну марш корову загонять! Задерут волки-то с такими хозяевами!
Юмья умелась вмиг, но пока добежала, пока отходила упиравшуюся Марусю хворостиной, пока нога за ногу довела ее до хлева, задала корму, скользнула в дверь – громадина гость уже заканчивал расседлывать коня.
– А хозяйство-то как я брошу, – наскакивала на него старушка. – А дом как? Какой ни есть, а свой!
– Кабы мог сам справиться, Монья-апай, разве ж я бы пришел поклониться?
Глава 2
Юмья на печке отчаянно боролась со сном. Единственная, бережно хранимая сколько Юмья себя помнит, восковая свеча горела ровнехонько, как лунная дорожка. Гость и хозяйка за столом беседовали тихо-тихо, но предмет их разговора слишком был интересен Юмье, чтоб пропустить хоть слово.
– Так откуда малышка-то?
– Вот ведь пристал. Помнишь, выслали меня на богомолье? Брела я назад, благо уже не босая, опорки смастерила себе, и остановилась на постоялом дворе. Надо было отдохнуть хоть пару деньков, ноги были сбиты и подморожены, да и мороз начинал лютовать. В подоле у меня было зашито четыре гроша, но тратить их я не хотела: в конюшне позволили ночевать бесплатно, потому что обещала помочь с коровкой. Та маялась маститом. Да на ужин принесли краюшку хлеба и кувшин молока, вот и сыта. Поставила коровке припарку, полночи с ней провозилась, сама обогрелась, угнездилась перед рассветом спать.
Так умаялась, что не услышала, как вбежала кухонная девка Ныша, растолкала:
– Ты ить знахарка?
До чего же пухленькая, хорошенькая, сразу видно, хозяин на нее глаз положил, похоже, холостой трактирщик-то, глядишь и сладится что, сонно подумала Монья.
– Ну да, а что?
– Да тут госпоже одной плохо, из благородных, стонет страшно, никого к себе не пущает. Может, поможешь чем-то?
– Чего ж я сделаю, если не пускает? – ответила Монья, проворно завязывая опорки.
– Ну, может знахарку-то пустит? – резонно заметила Ныша.
Толстощекий, добродушный хозяин загремел засовом, крестясь, пообещал серебряную гривну, только бы не померла здесь благородная госпожа, потом никому не докажешь, засекут, костей не соберешь.
Темным, наполненным скрипами и запахами коридором Монья с Нышей пробежали в «чистую половину». По застеленным бараньими шкурами полам подошли к дубовой двери. За нею тяжко стонала женщина. «Вот, слышишь?» «Иди, милая, оставь меня здесь», – сказала Монья румяной проводнице, та с облегчением развернулась, взметнув передником, и унеслась.