Атаман схватил со стола Васькин револьвер и, размахнувшись ударил Илью Федоровича по глазу.
Илья Федорович и Васька закричали разом.
Илья Федорович сразу утих, а Васька кричал долго, топал ногами, мотал головой.
— В конюшню их! — крикнул атаман. — К стенке!
У Ильи Федоровича широкой полосой текла по лицу кровь. Он вытер ее рукавом и вместе со мной и Васькой пошел к дверям.
— Стреляйте троих сразу! — крикнул атаман вдогонку. — А перед смертью покрепче допросите. Может, еще сознаются, тогда по домам пустим.
Нас пригнали в пустую темную конюшню, завязали глаза, провели шага два-три и остановили.
— Расставляй, — кричат, — ноги шире!
Я не успел расставить ноги — мне их раздвинули силой.
— Становись! — скомандовал бородатый.
Это не нам он скомандовал, а казакам.
— Заряжай!
Затворы щелкнули.
«Неужели уже расстреливают? А допрос?» — подумал я.
— Залп! Пли!
Грохнуло.
Я качнулся вперед, но устоял на ногах. «Жив, что ли?» — спрашиваю сам себя и не верю. Щупаю руками живот, грудь, плечи. Думаю, в крови у меня все. Нет. Руки сухие. И не болит ничего. Может, это вгорячах не чувствую? Может, у меня нога не действует? Двигаю правой ногой, поднимаю левую. Значит, жив и не ранен. Промахнулись. А как, думаю. Илья Федорович и Васька? Может, лежат оба? Ведь рядом Васька стоял, когда нам глаза завязывали. Дай-ка его ногой пощупаю.
Протянул ногу вправо, — а Васька тоже меня ногой толкает.
— Ну и стрелки! — говорит бородатый. — Под самым носом человека убить не могут. Значит, счастье ваше, товарищи деповские! Перед второй смертью, может, еще поговорите?
Сняли у нас с глаз повязки и стали опять допрашивать.
Опять никакого толку от нас не добились.
— Расстреляем! — кричит нам бородатый. — Ей-богу, расстреляем! Первый раз мы вам, по совести сказать, промеж ног стреляли, а теперь прямо в лоб метить будем. Сознавайтесь лучше загодя.
Долго еще морочил нам голову казак. Уговаривал, пугал. То к стенке опять ставил, то полено в руки хватал и грозил Илье Федоровичу раскроить темя. Мы ко всему привыкли.
Ясно было — пугают они. Кабы в самом деле собирались расстрелять, давно бы расстреляли.
А то так — волынка какая-то. Стращают, выпытывают. Только не дождаться им от нас ни черта. Ничего такого они про нас не знают, а сознаться — мы ни в чем не сознаемся.
Держимся все трое крепко.
— Ну черт вас забери, — сказал бородатый. — Поживете денек в тюгулёвке, а завтра расстреляем.
Прожили мы в тюгулёвке день, и два, и три, и четыре.
Про нас будто забыли.
У Ильи Федоровича рана под глазом оказалась неглубокая. Аким Власов отодрал от своей старой рубахи рукав и перевязал ему глаз.
А Васька совсем переменился. Нервный стал. Чуть что не по нем — дергается весь и плачет, как маленький.
— Чего ты тут слезу пускаешь? — подтрунивал над ним Илья Федорович. — Под винтовками стоял — не ревел, а тут из-за коня соломенного расстраиваешься. Эх ты, герой!
На пятый день после пытки вызвали нас к атаману.
Атамана самого на этот раз в правлении не было.
Черноусый моложавый казак сидел за его столом.
Когда мы вошли, он протянул Илье Федоровичу бумагу и сказал:
— Распишись о невыезде со станции и ступай себе домой. Да смотри, чтоб в мастерских все в порядке было. Говорят, ты мастер хороший, а нам такие люди пока что нужны. А этих хлопцев дома на привязи держи. Если что — ты за них отвечать будешь. Ну, до свиданьица.
Казак приподнялся и протянул Илье Федоровичу руку с бирюзовым перстнем на пальце.
Мы вышли из правления и минуту постояли у крыльца. Не верилось даже, что нас вправду отпускают домой.
— Ай да хлопцы! — сказал Илья Федорович. — Теперь, значит, сто лет проживем — расстрелянные. А этим гадам я наработаю в мастерских. Уж поблагодарят!
Глава XXIII
СТРЕЛЯНЫЙ ЖАВОРОНОК
Дня три после тюрьмы просидели мы дома. Матери и за порог нас не пускали, плакали. Зато кормили нас вовсю. Лепешки всякие пекли нам, чуреки из кукурузы, молоком нас поили. Да я этих дней и не помню: проспал я их. Только после узнал, что Андрей ко мне два раза заходил, но моя мать его и в коридор не пустила.
А потом отъелся я, отоспался и сам пошел к Андрею за новостями.
Весна уже на полном ходу. Пыль туманом стоит, деревья над заборами шелестят крупными, жирными листьями.
Ребятишки по всей нашей улице носятся, подбирают сбитые альчики, ищут в пыли свинцовый биток. Я и сам в прошлом году такими же делами занимался, — у нас лет до семнадцати парни в альчики играют, — ну, а нынче мне не до того.