Порфирий выслушал меня, глянул на Илью Федоровича и тихо сказал:
— Илья Федорович, а Илья Федорович, я тебе давно одну штуку хотел сказать, да все время не выберу.
— Какую штуку?
— Насчет ребят.
— А что такое? — удивился тот и насторожился.
— Да то, что, ребята эти в нашем отряде состоят.
— Ну что ты, шутишь?
— Никак!
— Вот это здорово! — крикнул Илья Федорович и глянул на Ваську.
— Ты тоже в отряде?
— Да! — сказал Васька и махнул рукой.
— Поздравляю! — сказал Илья Федорович. — Раз так — значит, так. Нам и такая сила нужна. Что делается, все к лучшему. Как ты думаешь. Илья Иванович? — спросил он моего отца.
— Я согласен, только чтоб они без нас ни шагу.
— За это уж разрешите мне отвечать, Илья Федорович и Илья Иванович, — сказал Порфирий и улыбнулся.
Так мы стали настоящим отрядом при особой боевой организации железнодорожников.
Когда совсем стемнело, мы собрались во дворе около Васькиной квартиры. Илья Федорович выносил инструмент и передавал нам.
— Это вот — костыли выколачивать. А этой штукой болты открутите. Да легче нажимайте, а то видите — ручка слабая, сломается.
Но мы ничего не видели.
Небо было черно. Не то что костылей, мы и домов во дворе не видели.
— Ночевать сегодня мы у Андрея будем, — сказал я Илье Федоровичу. — Отцу передайте.
— Ладно, передам.
— А мне можно с ними у Андрея переночевать? — спросил Васька тоненьким, ласковым голоском.
— А для чего тебе у Андрея ночевать? — спросил Илья Федорович.
— Да мне хочется! — протянул Васька.
— Ну, если хочется, так ничего не поделаешь. Ночуй! Мы сразу поняли, что он догадывается, куда гнет Васька.
Илья Федорович отдал нам последний гаечный ключ, попрощался с Васькой, с нами и медленно пошел к себе в дом.
А мы бегом пустились по улице. Впереди всех — Васька вприпрыжку. В кармане у него громко тарахтели гайки.
— Придержи их рукой, — сказал ему Андрей. — А то гремишь на всю улицу, как бубен.
Гайки сразу затихли, но зато на мостовую со звоном упал ключ.
— Раззява! — пробурчал Андрей. — Ты что — все дело загубить хочешь? Вот только звякни еще чем-нибудь, я тебя сию минуту домой откомандирую.
Васька подобрал ключ и пошел дальше так тихо, что его шагов не было слышно.
— Васька! Ты здесь? — спросил я наконец.
— Здесь, — шепотом ответил Васька.
Мы прошли мимо станции. Справа, далеко внизу, горели редкие огни поселка. Они гасли один за другим. Домишки чернели, как скирды в степи.
У высокой ограды, за которой был знакомый нам тупик, кто-то окликнул нас:
— Ребята, вы?
Это был Порфирий. Он взял у Андрея лом, а у Сеньки кувалду и молча повел нас через рельсы тупика к своей кладовой.
В тупике было еще темнее, чем на улице. Мы то и дело наталкивались на вагоны, спотыкались о шпалы.
— Ну, вот и пришли, — сказал Порфирий. — Складывайте инструмент здесь, под лестницей.
Мы тихо опустили на землю свой тяжелый груз.
— Приходите до свету, — сказал Порфирий и, крадучись, полез по лестнице к себе на чердак.
А мы налегке быстро пробрались между платформами и вагонами, загораживавшими нам путь, и пустились вскачь посреди улицы, как резвая четверка.
Дома Андрей разостлал на полу старое ватное одеяло и бросил на него три рябые подушки.
— Ложись, ребята! Не проспать бы, — буркнул он нам и улегся у самой стенки.
Мы, тоже не раздеваясь, завалились впокат рядом с ним.
Нам с Васькой на двоих досталась одна подушка. Мы долго стукались то лбами, то затылками, пока наконец Васька не заснул. Сенька с Андреем шептались. Потом Сенька положил себе под голову кулак и тоже заснул.
Андрей полежал немного молча и спросил:
— Гришка, ты спишь?
— Дремать начинаю, — сказал я.
Андрей опять помолчал, потом перегнулся через Сеньку и зашептал.
— Лежу я и думаю: вот когда настоящая работа у нас начинается. Это уж тебе не игра, а серьезная боевая операция! Если только это дело выгорит, мы тогда со своим отрядом прямо на фронт двинем… Только вот название надо придумать нашему отряду… Молодежная армия, что ли? Нет, лучше — Юная армия… Юнармия.
Не помню, кто раньше заснул — я или Андрей.
Скоро сквозь сон я услышал, как рядом завозился Васька.
Он толкнул меня в бок и полез будить Андрея:
— Вставай, приехали!
Андрей вскочил, подтянул ремень и, ухватившись за край одеяла, на котором мы спали, дернул его изо всей силы.
Мы с Сенькой очутились на полу. Пришлось волей-неволей вставать.
— Чего рано так заворочались? — сказал Сенька хриплым, сонным голосом.
— Ну, поспи, поспи, — сказал Васька. — А мы уйдем.
Андрей повел нас в холодные сени, где стояли два ведра с водой. В воде плавали куски льда.
— Мойтесь, — сказал Андрей.
Васька посмотрел в одно ведро, потом в другое, поежился и сказал:
— Что-то не хочется.
Так он и не мылся. Остальные тоже не очень-то мылись. Чуть поплескались в ледяной воде — и готово.
— Пора выступать, — сказал Андрей и дал нам по куску хлеба и по семь штук патронов.
Когда мы вышли во двор, было еще совсем серо. По всей улице хоть на коньках катайся, так обледенела мостовая.
Мы с трудом добрались до тупика, кланяясь во все стороны и размахивая руками, чтобы не упасть.
Еще труднее было взобраться по лестнице на чердак.
Мы цеплялись обеими руками за шаткие перила и еле-еле карабкались по обмерзшим бугристым ступеням.
— Порфирий, вставай! — сказал я, просовывая голову в дверь.
— Да вы что?… Зачем в такую позарань?
— Боялись проспать.
— Ну, делать нечего, — сказал Порфирий. — Сейчас пойдем. Берите инструменты.
Мы спустились и стали собирать под лестницей оставленное с вечера имущество. Руки так и прилипали к холодному железу.
На станции ни души. Только паровоз, поскрипывая на путях, лениво подталкивает вагоны к открытому пакгаузу. На стрелках горят зелено-красные фонари.
«Победа» стоит у деповских ворот, возле яркого фонаря. Она заново выкрашена и начищена. В тех местах, где ее поковыряли красноармейские снаряды, свежая краска лежит густыми темными пятнами. На буксах новые железные фартучки.
Часовой в длинном тулупе ходит по платформе. Руки у него засунуты в рукава. Приклад винтовки зажат локтем.
Мы долго стояли и смотрели на него из-за станционной кипятилки. Вот он подошел почти вплотную к нам, потом медленно повернулся и, покачиваясь, зашагал в обратную сторону.
— Смелее, ребята! — сказал Порфирий.
Мы быстро прошмыгнули перед самым носом «Победы» через пути и двинулись к семафору.
— Сворачивай вправо, к балкам. Держи вон на тот бугорок, — вполголоса сказал Сенька.
Но мы и без него знали, куда идти.
Только трудно было бежать против ветра.
Поднималась вьюга. Навстречу нам летела снежная пыль, смешанная с затвердевшим песком. Она забиралась в рукава и за шиворот, била в лицо, хлестала по глазам. А мы даже не могли заслониться от нее рукой, потому что под полами держали ключи, молотки, гайки.
Вот уж второй перевал. Сверху еще сильнее рванула метель и посыпала колючие хлопья в глаза… Мы кубарем скатились в балку и остановились перевести дух. Здесь, за косогором, было тише.
Влево от нас кривой ленточкой тянулось железнодорожное полотно с редкими телеграфными столбами. Ветер со свистом перебирал натянутые провода. Провода глухо гудели.
Мы опустили на землю свою холодную железную кладь и стали растирать носы и щеки.
— Ну, пошли скорее, а то и вовсе померзнем, — сказал нам Порфирий.
Мы опять подобрали инструмент и, пригнув головы, полезли на новый, еще более крутой откос. Шли цепью, гуськом, змейкой. Порфирий первый подставлял голову порывистому ледяному ветру. За ним карабкались Андрей, Сенька и я. Васька тащился последним.