Машина едва ползла.
— Я не хочу оставлять тебя, — выкрикнул Джо в темноту. — Не хочу опять оставаться в одиночестве!
Я промолчала. Если бы я была женщиной, личностью, я ответила бы. Но в машине сидела лишь перепуганная девочка, потрясенная тем, что натворила, в ужасе перед сложившимися обстоятельствами. И молчала.
Значит, я унесу стыд с собой в могилу тоже.
Джо немного увеличил скорость и издал лишь один звук: свой короткий, злой, лающий смешок. Мотор взревел. Так можно было разбудить и чертей. Я схватила Джо за руку.
— Ты с ума сошел? Ты хочешь, чтобы тебя поймали?
Он странно посмотрел на меня краем) глаза (опять в темноте я это только предположила) и притормозил. Мы ехали в тишине. Джо резко повернул руль и направил машину прямо. Впереди был мой дом… Не больше чем в пятистах футах от нас.
— Я выйду здесь, — сказала я. Джо нажал на тормоз. Мы сидели молча. Говорить было больше не о чем.
— До свидания, — прошептал он.
Я смогла только кивнуть головой. По моим щекам катились слезы.
А потом вспыхнул дневной свет, даже стало светлее, чем днем.
Многочисленные прожекторы били в нас, и улица оказалась полна полицейских. Казалось, они выпрыгнули из-под земли. Громовой голос загрохотал в ночи, вдруг сгустившейся за пределами круга света, в котором мы сидели, словно две бабочки, наколотые на булавки.
— Джоан, — прогрохотал голос. — Выходи из машины. Ты, Вито, не усугубляй свое положение. Отпусти ее. Ты окружен.
Голос ударил по нам, мгновенно лишив нас чувств, мыслей. Потом Джо в ярком свете зашевелился. Его лицо было бледным, но спокойным.
— Я так и знал, что мы не выберемся. Вот, — он протянул мне два конверта с деньгами. — Делай, как они говорят. Выходи.
— Нет. Я остаюсь с тобой, — сказав это, я знала, что приняла решение. Мне стало легче. Я вновь немного ощутила себя человеком.
— Джоан, — грохотал голос. — Мы идем за тобой.
— Они ненормальные, — сказал Джо. — Если бы я был тем, за кого они меня принимают, я использовал бы тебя как щит. Они сильно рискуют. Выходи, детка.
— Нет… — мой голос напоминал голос пятилетней девочки. Я плакала, но не хотела никого слушаться, и была готова сразиться с полисменами. Только бы прожекторы не светили так ярко.
— Разве ты не видишь, — страшным шепотом произнес Джо, — это самый лучший выход? Не видишь? Ведь я все равно как-нибудь выдал бы себя.
Я сидела окаменев. За границами света чувствовалось организованное движение, но мы, конечно, были ослеплены. Я ничего не видела.
— Я поехал бы в отделение полиции, — сказал Джо. — Выходи, дорогая.
Я открыла дверцу, взяла деньги, вышла на белый свет и сделала пару шагов. Чьи-то крепкие руки подхватили меня. Я вдруг взглянула в лицо спокойного молодого человека в штатском, на его могучий подбородок.
— Все в порядке? — спросил он.
Я кивнула. Мне было наплевать. Просто наплевать, потому что я кое-что поняла. Темная птица, тревожившая меня раньше, села мне на плечо и стала клевать мое сердце. Теперь я знала ее имя — смерть.
Джо любил ее, а не меня.
Джо хотел умереть. Хотел покончить с собой. Эта мысль сложилась четко и ужасно в моем мозгу. Все части страшной головоломки сложились аккуратно и понятно.
Он всю свою жизнь хотел умереть и наконец добился успеха. Я помогла ему покончить с собой.
Слезы катились по моим щекам, и полисмен принял это за истерическую реакцию.
— Твои родные ждут тебя, — сказал он. — Он не причинил тебе вреда. Мы сильно рисковали.
Значит, они тоже понимали это. Я даже не стала качать головой, повернулась к нему спиной и посмотрела на машину, на старого жука, неподвижного в ярком свете.
Джо вышел из машины, просто, сам, положил руки на крышу и стал ждать, повернувшись спиной к прожекторам. Казалось, он знал, что делать.
Три полисмена с пистолетами осторожно подошли к нему. Двое сразу повисли на нем, а третий отважно подошел к арестованному на расстояние вытянутой руки, и обыскал его (на предмет оружия, я думаю) и только потом убрал в кобуру свой револьвер. Подошли еще трое. Джо повернулся и вытянул руки. Один из полисменов надел на него наручники (сталь блеснула в белом свете) и затем осторожно, словно провинившегося ребенка, ударил по лицу. В тишине звук пощечины эхом разнесся по улице.
Я почувствовала ее всем своим телом, рванулась вперед, но моя рука была зажата железной хваткой.
И тогда я крикнула ему:
— Джо, Джо!
Казалось, он не услышал меня, прошел пару ярдов к полицейской машине и забрался на заднее сиденье. Помню, я подумала, что его зарождающаяся лысинка должна была заблестеть в ярком свете.
Хлопнула дверца, полицейская машина медленно тронулась с места, и через несколько секунд свет погас.
А потом я поняла, что улица совсем не темная и не тихая. В каждом доме горел свет. Все хотели увидеть арест.
Справа до меня донеслись причитания, разговоры, а затем я увидела Марию. Ее лицо тонуло в тенях при обычном освещении, она по-прежнему сжимала в руках свою новую книжечку в красном переплете и плакала… с серьезностью покинутого ребенка.
Женщину тоже окружали полисмены. Затем державший меня мужчина тихо сказал:
— Твои родные ждут.
Я повернулась к своему дому, из которого выбежала мама. Она выглядела, как живой труп, но через несколько мгновений ее руки обняли меня и крепко сжали.
— Слава Богу, — словно себе прошептала мама. — Боже милостивый, спасибо тебе, спасибо!
Я почувствовала на своих глазах слезы и зарыдала. Мама взяла меня у полисмена (который сам слегка шмыгал носом), и мы прошли в дом, закрыв за собой дверь. В холле стоял Эллиот. Он обнял меня (впервые в жизни) и грубовато спросил:
— С тобой все в порядке, Джоан? Я кивнула, не в состоянии ответить словами. Слезы катились по моим щекам, и я ощущала головокружение.
Родители провели меня в гостиную. В доме оказалось полно посторонних (позже я узнала, что это были репортеры), но Эллиот выпроводил всех и закрыл дверь.
— Получите всю информацию потом, — повторял он, подгоняя газетчиков к выходу. — Дайте нам отдохнуть. Получите свою информацию. Дайте нам успокоиться, ребята.
(Ребята!) Я безмолвно сидела на кушетке в гостиной, все еще сжимая в руках конверты. От усталости у меня кружилась голова. Я едва могла сосредоточиться. Все произошло так быстро, так жестоко. Сквозь туман я начала понимать, что мама что-то говорит высоким, взволнованным голосом.
— Что он сделал с тобой, милая? — она с ужасом смотрела на мои ноги. Свежие царапины на них кровоточили, испачкав ковер, и я представила, какой у меня сейчас вид — с прилипшими ветками и травинками. Лицо бедной мамы двигалось под серой кожей, глаза едва не вылетали из орбит.
— Со мной все в порядке, — сказала я. — Он ничего не сделал. Ничего вообще. Ничего, о чем вы думаете.
— Джоан? — Эллиот стоял надо мной. — Он не…
— Нет, — ответила я. — Нет.
— Мы вышибем из него правду, — мрачно произнес Эллиот, и я протянула ему конверты.
— Вот, — сказала я. — К ним, кажется, не прикасались.
— Наверное, он забыл их, когда загорелся свет, — проговорил Эллиот, взяв конверты. Он держал их осторожно, — Ты не хочешь пересчитать деньги? спросила я.
— Посмотри на свои руки.
Я опустила глаза. Мои пальцы были покрыты ярко красными пятнышками, выделявшимися на коже четко, словно родинки.
— Они были помечены, — с удовлетворением сказал Эллиот. — Он не смог бы потравить и цента.
По какой-то причине это показалось мне окончательной мерзостью. Я разрыдалась, закрыв лицо ладонями и вздрагивая.
— Они никогда не смоются, — услышала я свой голос. — Никогда не смоются. Мне никогда от них не избавиться.
— Есть средство, — сказал Эллиот. — Все хорошо, Джоан. Есть крем, уничтожающий пятна чернил для множительных аппаратов на руках операторов. Завтра я возьму немного в банке. Все отчистится, — в его голосе слышалось смущение. — Не плачь так. Все сойдет.