Отодвинув затвор пистолета, беру инициативу на себя. Я надвигаюсь на мужчину уверенным шагом, сжимая во рту оторванный кусок. Ехидно ухмыльнувшись, выплевываю Джонатану в лицо кусок его же плоти. Дикая ухмылка не сходит с моего лица.
— Ну что, подонок? Хочешь что-то сказать на прощание?
Кровь хлыщет, Джонатан захлебывается ею. Он стремительно пытается что-то сказать, но не может.
Рукавом кофты вытираю кровь со своего лица и носком ботинка бью мужчину по лицу. Глаза Джонатана открыты; в них видно противенство.
— Дай-ка я напомню тебе кое-что: я Челси-блять-Лоуренс, я постоянно нахожусь на грани смерти и постоянно со всем справляюсь. Сама. И я не умру, пока не буду сама готова к этому, — наставляю дуло ему на лоб, зажимаю спусковой крючок, — уж точно не от рук таких подонков, — и отпускаю его.
Пару секунд стою в оцепенении. Раненная нога не дает о себе никак забыть, но из-за выделения адреналина в кровь мне настолько уже плевать на это, что я хромаю к телу Винса и для полной уверенности пускаю пулю и тому в лоб.
Стоит мне отойти от боя, как я осматриваю место кровавой бойни и повторно оцениваю ситуацию.
— Теперь вы никому не навредите, — наклоняю корпус и ногтями впиваюсь в кожу на коленях, тяжело дыша. — Где у них… черт, аптечка?
Из раны на животе все еще сочится кровь. От предвкушения дальнейших страданий я громко всхлипываю, но не падаю духом.
На сидении кресла лежит аптечка. Открыв ее, первым делом достаю перекись, иглу с нитью и марлевую повязку.
— Ладно, Челси, это всего лишь игла и нить, — в голове круговорот мыслей. Не стараясь даже сесть, бессильно падаю на пол и облокачиваюсь о кресло.
В ожидании, когда кровь остановится, отрываю небольшой кусок ткани от марли и смачиваю его перекисью.
— Лишь бы не потерять сознание, — дрожащими руками прижимаю марлю к ране.
Мгновенное жжение. Запрокидываю голову назад и, не скупясь на эмоции, кричу. Веки автоматически прикрываются. Горячие слезы прокладывают дорожку от глаз к щекам, шее, и обжигают кожу. Любое действие, любой вздох приносят массу неописуемых страданий, от которых все тело немеет.
Приподнимаю марлю и замечаю образовавшиеся на крови пузырьки, которые сразу же лопаются. Стону от боли и пытаюсь привести себя же в чувство. Замершие на месте руки неторопливо убирают от раны просочившуюся насквозь алой жидкостью ткань.
С трудом открываю глаза, мысли вяло ползают внутри черепной коробки, мышцы затекают, а во рту нестерпимо сухо. Я осторожно скашиваю глаза в сторону, к мотку ниток и игле. Даже это минимальное усилие приводит к волне боли по всему телу.
Откинув в сторону уже ненужную ткань, кладу руки одну поверх второй и сжимаю запястья до такой степени, что на них остаются красные следы.
— Почему это, черт возьми, так сложно?! — стуча зубами, всхлипываю я и сразу же вытираю слезы. — Давай, Лоуренс, это всего лишь блошиный укус!
Пронизываю нитку в иглу, и уже от самого вида головокружение усиливается. Ухватываюсь за рассеченные края, стягиваю их и подношу иглу к одному из краев.
— Нужно отдышаться, — устало фыркаю. В груди образуется камень, мешающий не то чтобы кричать, а дышать.
Вздох. Игла протыкает самую малость края кожи, а нестерпимый поток боли уже грозится обернуться потерей сознания.
— Давай же! — продвигаю иглу дальше, пока она насквозь не пронизывает участок кожи. На секунду мир темнеет, уши закладывает, словно в них вставляют пробки. Кричу так, что легкие едва ли не разрываются, но я не слышу этого.
Глубокий вдох. Пронизываю второй край, соединяя его с первым. Пальцы отпускают иглу и она падает мне на ноги. Единственное, что удерживает ее — нитка, торчащая из живота.
В ушах шумит, все вокруг затягивает туманом. Остается лишь торчащая из кожи нить и игла на ее конце.
Прокряхтев, подавляю слабость и подступающую рвоту. Пыхчу в попытках схватить двоящуюся в глазах иглу, делаю еще стежок. Резкая боль пронизывает абсолютно каждый нерв. Кончики пальцев словно сделаны из сплошных нервных окончаний и чем дальше, тем больше ощутимо, что соприкосновения их с иглой отдаются волной ощущений. Начиная с самого ясного — боли, — заканчивая чем-то непонятным и смешанным, вроде страха и омерзения.
Соединив края раневой поверхности, формирую узелок на хвосте нитки и затягиваю его так, что он плоско размещается на коже. С души камень падает, когда я понимаю, что это почти конец. Напоследок беру оставшийся кусок марли, смачиваю его перекисью и заматываю рану. Боль невыносима, однако по сравнению с зашиванием наложить марлю уже не сдается такой уж огромной заботой.
Больше всего болит даже не рана, а голова. Достаточно посидеть еще чуть-чуть на полу, пока тупая боль не ослабнет. Тишина. В ней можно было бы услышать биение сердца и мое обрывистое дыхание, но когда в голове ураган, сложно сосредоточиться на чем-то во внешнем мире.
***
Кручу кран, регулируя подачу. Струйки охлаждающей воды стекают по плечам, ключицам и волосам, смывая с оголенных участков кожи мыло. Грязь постепенно исчезает, а жирные засаленные волосы наконец омываются, приобретая натуральный блеск.
Заворачиваюсь в полотенце и прохожу в гостиную. На стоящей в дальнем углу, около занавешенного окна, кровати лежат голубая футболка и черные шорты, а рядом на полу стоят черные сапоги.
— Папа не поскупился на мой новый образ, — с ухмылкой подмечаю.
Прежде чем зайти к отцу, одергиваю футболку. Встречает он меня, к слову, в довольно воодушевленном состоянии. Рукой ухватывается за подбородок, словно та статуя «Мыслитель», и причмокивает, созерцая мое преображение.
— Вот я тут подумал… Чего-то твоему образу все-таки не хватает. Моя последовательница должна выглядеть не как отщепенка, а как девушка с задатками лидера, — языком проводит по нижней губе и принимается расхаживать по комнате в раздумьях. — Подберем тебе оружие получше, создадим образ крутой, независимой бабехи! — игриво улыбается и захватывает меня в объятия, во время которых целует в лоб. — Как же я горжусь своей дочуркой Челси!
Изображаю пародию на улыбку, счастливую и горделивую, отдаляясь от отца.
— Звучит неплохо, — с нотками наигранного упоения изрекаю. — Это все?
Папа задумчиво таращится на меня.
— Позже познакомлю тебя получше с Дуайтом и Саймоном. Прошлый опыт был не очень удачен, но раз я твердо намерен дать своей дочери возможность проявить себя, то сделаю все, что в моих силах, чтобы лидер из нее стал бывалый.
========== Глава 15. Только начало ==========
Ловким движением руки папа проводит бегунок в самый низ и снимает с себя куртку. Ладони незамедлительно оказываются погребенными огромными рукавами кожаной косухи, так что приходится их закатить.
— Моя дочь должна выглядеть брутальной и крутой, а не какой-нибудь прошмандовкой, — садится на колени, мурлыкает себе под нос, ловко погружая руки в «гущу» перебранных одежек. Иногда раздраженно ворчит, высовывая карманы курток наружу и осматривая их содержимое.
— Пап?
— Да? — слегка поворачивает голову. Дергает рукой и наконец движение прекращается; он явно что-то нащупал.
— Ты ведь хотел, чтобы Саймон и Дуайт мне провели экскурсию. Твоя комната не очень-то походит на оружейную, — усмехаюсь самой мысли, как папа еще пару минут назад гнал меня в спину, а сейчас сидит и копошит в шкафу.
Вещи, красующиеся на полу, как погляжу, принадлежат далеко не женам папы. По крайней мере, не этим.
— Ты прихватил платья мамы? — фокусируюсь на одежде, и папа приглушенно угукает.
Я так по ней соскучилась. Отношения с родителями у меня всегда были не очень, но в отличие от отца, мама была более приземленной и легкой в общении. Может, ее взгляды на жизнь уж слишком отдалены от наших с папой, но если быть честной, из нас троих она была самой гуманной; не любила спорить и держалась от конфликтов в стороне. Она всегда заступалась за меня, когда папа был готов замахнуться.