Одной рукой разворачивает потайной кармашек в поясе, а вторую сжимает в кулаке. Извлекает маленький сверточек.
— Ты хотела доказательств того, что я искал тебя? Вот, пожалуйста, — хрипло изрекает он. Разворачивая узел на мешочке, высыпает содержимое на ладонь, и о боги!.. мое сердце грозит расколоться надвое, словно орех.
Зажимает мне в ладошку металлический осколок, который переливается в бликах заходящего солнца, пробивающихся сквозь заколоченные окна. Сжимаю его очень крепко, не решаюсь раньше времени посмотреть. Пальцами другой руки папа стискивает мятую бумажку и неторопливо разворачивает ее.
Рваные края поднимаются, открывая вид на почерневшую, запятнанную, с явными подтеками и местами разлезшуюся от воды фотографию.
Три ребенка. Все одеты в темные футболки и джинсы, с подвесными цепочками. Лица всех троих расплылись в широких улыбках. Слева и посередине стоят парниша и девчушка. Почему-то их фигуры обведены красным маркером. А девчонка справа хоть и обнажила зубы, но по выражению ясно, что это фальш. Нет тех морщинок у глаз, когда улыбаешься; нет тех высоко поднятых бровей — лишь натянутая для виду улыбка, скрывающая за собой океаны боли.
Из горла вырывается клокочущий звук. Пальцы, до боли сильно сжатые, расслабляются. Половинка металлической фигурки потеряла свою былую красоту: краска слезла, фурнитура сломалась да и второй половины по-прежнему не хватает. Раздвинув параллельные края кулона, ахаю от изумления. Внутри остался зажат кусок фотографии, на которой красуется небольшая часть моего тела. Закрываю кулон и смотрю на его поверхность. Несмотря на состояние побрякушки, мне удается распознать почти стертую букву «М».
— Знаю, что тебе нравился этот черт, — сопит папа. — Господи, блять, как его зовут? Постоянно забываю!
Ногтями соскребаю кусочки застывшей грязи с осколка.
— Его звали Мэтт, — голос у меня обычно громкий; я не боюсь говорить то, о чем думаю. Но то, что я выдавливаю из себя в ответ на реплику папы, едва ли всхлипом назвать можно.
— Хрен с ним, — садится на пол, поджимает под себя ноги и протяжно вздыхает. — После потери тебя, я бродил туда-сюда. Ходил из одного угла в другой и возвращался, будто боясь что-то пропустить. Я даже возвращался домой. Трижды. Просто, чтобы убедиться, что после разлуки ты додумалась прибежать обратно. И знаешь, каждый раз видеть на диване разлагающийся труп твоей матери… Блять, я не был готов к такому. И к тому, чтобы вдобавок потерять тебя, тоже.
Голос дрожит. Папа достает из-под кучи разбросанных вещей бутылку самогона, делает глоток и закашливается, мотая шеей. Подхожу к отцу, неотрывисто созерцая, как он хлестает алкоголь за пятерых. Со спины протягивает мне бутыль.
— Будешь?
— Теперь ты хочешь помочь мне наложить на себя руки? — сквозь собственную хмурость выдавливаю пародию на усмешку и занимаю место рядом.
— Ты же не до смерти напиваться собираешься. Иначе понадобится больше, чем одна бутылка, — заметив, как я на миг отворачиваюсь в знак отказа, делает еще один глоток. — Я чертовски жалею, что годами позволял себе разгуливать налево и направо… изменял твоей маме, не заботился о тебе, а теперь даже вынужден втянуть в войну. Челл, знаю, никогда раньше этого не говорил, но черт… — затягивает еще один глоток, не отрываясь, и потягивает носом. — Я был ужасным отцом. И до сих пор ужасный отец. Ты меня знаешь: старый хрен не умеет говорить о чувствах, но это не изменяет того факта, что ты единственный дорогой мне человек. Челси, если бы я мог повернуть время вспять, то сделал бы это. Потому что люблю тебя.
От его жалостливой интонации крутит живот. Внутри что-то скрежещет, словно когти хищника, раздирающего заблудившуюся скотину. Что-то по-животному кровожадное и подлое. Медленно качаю головой, хлюпаю носом и вытираю слезы резким, отрывистым движением.
— Классно, что ты только сейчас об этом вспомнил, — покручиваю кулон и комкаю фотографию. — Не знаю, как ты меня искал, но сомневаюсь, что за день ты смог все это построить. Возведение собственной общины, приведение ее в приемлемое состояние и подчинение воли людей — дела не одного дня. Ты это делал годами.
— Не неси бред, Челл!
— И почему же это бред? — спокойно интересуюсь. — Взять тот же побег из Святилища, которому ты поспособствовал. Любовь… — загадочно произношу, повторно прокручивая в голове последнюю фразу.
— Один чертов раз я допустил такую громадную ошибку! Я уже объяснил, чем думал тогда. Вспомни те же времена, когда ты сбегала из дома, а потом мчалась назад, испугавшись не то пьяницы, не то собственной тени, которую под кайфом приняла за маньяка. В любом случае, нам с мамой приходилось переживать.
— О-о, так мне за это спасибо надо сказать? За то, что переживали за родную дочь!
Мычит и отставляет бутылку в сторону.
— Челл, у тебя есть привычка: если что-то не получается, ты из шкуры лезешь, чтобы это вышло. Если тебе, не дай Бог, предложат помощь, пошлешь всех нахер, ведь ты, дорогая Челсия, слишком самоуверенна в своих возможностях и иногда их даже переоцениваешь. И стоит всему пасть, как границы рушатся, а условности размываются! Ты начинаешь изменять принципам и, недовольно топая ногами, гарчишь, заставая всех врасплох спонтанными заявлениями «помогите мне». Понимаешь? Ты считаешь себя уже взрослой, а на деле являешься ребенком, который не то чтобы еще не разобрался в себе, а напрасно пытающийся убедить в чем-то окружающих. Я же прожил определенно побольше тебя и, может, идеальным отцом не был, но все равно в этом вопросе попрошареннее тебя. Не указывай на мои ошибки так, словно являешься лучше. Я тебе не девочка на побегушках, дорогуша, так что знай свое место.
Выслушиваю спокойно и под конец рассказа киваю в притворном внимании.
— Закрыли тему. Что насчет поисков? Откуда это у тебя? — сую ему под нос кулон и скомканную фотографию.
Он их бережно забирает и оглядывает.
— Фотографию из твоей комнаты стащил. Над кроватью висела. А это, — кивает на обломок и морщится, — в лесу нашел. Не знаю, как мне так повезло. Я пытался найти какие-либо следы или подсказки, куда же ты делась. Тщетно.
Шмыгаю носом, болезненный вздох слетает с моих губ.
— И как же долго ты меня искал?
— Долго. Очень, — натянуто лыбится. — Наверное, года четыре.
Поперхаюсь, заходясь отрывистым кашлем.
— Прости, что?..
— Четыре года. Признайся, ведь ты бы за такое время уже забыла старика, — улыбка расширяется и он наконец поворачивает голову на меня. — Другие женщины никогда не заменяли и не заменят твоей матери. Люсиль была единственной, которую я любил. А они, — лениво махает в сторону двери. — Они пустые попытки развлечься и почувствовать свою манию величия во всей красе.
Устало закатываю глаза и монотонным голосом отрезаю:
— Не имеет значения. То, что было между тобой и мамой, меня не колышет.
Внезапно на улице накатил ветер, громко задувающий. Будто по сигналу, папа измотанно кряхтит.
— Знаю… Просто хочу, чтобы ты знала: я желаю тебе всего наилучшего и, если тебя кто-то хоть пальцем тронет, я не останусь в стороне.
— Кому ты голову морочишь? Ты бы меня выкинул из общины при первой возможности.
— Тогда почему ты до сих пор здесь? — едко ухмыляется.
— Не знаю, — весьма спокойно отвечаю. — Я без понятия, что творится у тебя в голове, — подвожусь с места, отряхиваю шорты и одергиваю куртку.
— Челл…
Смеряю настороженным взглядом отца, а затем и две доски, которыми заколочено единственное в помещение окно. Так или иначе, через щели видно абсолютно все: начиная с занятых Спасителей и заканчивая погодными условиями. Занимается вечер, на небе красуется луна, почти полная. Ее красный свет оставляет на всем розоватую тень.
— Что? Скажи, что я неправа.
— Нет, Челси. Не буду, — скрипит отец. — Думаю, и так ясно, что временами мы оба неправы. И я прекрасно понимаю, как ты себя сейчас чувствуешь. Но в жизни не все происходит так, как хотелось бы. Не знаю, как насчет остального, но в том, что в данном случае я тебе не даю право выбора, вполне верное решение: иногда у тебя случаются вспышки гнева, да и вообще настроение у тебя изменчиво; ты собственническая натура, желающая, чтобы все внимание было направлено на тебя. Признаю, ты самостоятельная, смелая и в принципе боевая девка, но в то же время высокомерная и всегда убеждена, что для тебя нет никаких преград. Опять же, что мы имеем? Из-за всех этих факторов ты иногда настолько иррациональная и воинственная, что сперва делаешь, а потом уже думаешь… если вообще думаешь. Эмоциональность и высокомерие погубят тебя, Челси. Удача не вечна. И если на протяжении всех этих семи лет тебе чертовски везло, не значит, что так будет всегда. Поверь, я знаю.