Выхожу к маленьким хижинам и домикам, выстроенным в ряд, как в летних лагерях. Ветер носит брошюры, открепленные от стен домов, и заголовок одной из них гласит следующее: «Мертвые ходят».
— В общем, очевидные вещи написаны, — тихо отчеканиваю я.
Достаю ствол и двигаюсь в сторону одного из нескольких домиков. Вход сопровождается скрипом дверных засовов и пола. Ну что же, теперь о моем визите все оповещены. Прикрываю дверь и иду вдоль длинного коридора. Затем сворачиваю налево и оказываюсь в столовой.
В первую очередь обыскиваю столешницы и шкафчики, но ничего не нахожу. На кухонном кафеле висит овальное зеркальце, в которое я заглядываю.
Щека после удара слегка покраснела, и неудивительно. Жжет нехило. Потрескавшиеся губы кровоточат, криво подстриженные волосы доходят уже до плеч, а под глазами заметные синяки, благодаря которым я сама бы себе дала лет этак тридцать.
Снимаю толстовку и разглядываю майку, залитую потом. Мало того, что пожелтевшую, так еще и насквозь провонявшуюся. Будь моя воля, я бы ее сменила, но чистые вещи, которые мне выдал отец, я решила оставить в Святилище в знак протеста, а найти неплохую одежку где-то в лесу почти нереально.
Я вообще редко выхожу в город, и если иду на риск, то беру вещи первой необходимости и уношу ноги прочь. До сих пор держу в памяти слова более-менее адекватного на тот момент отца: «Постарайся избегать городов и больших селений. Там всегда полно опасности».
Сзади раздается шорох. Навостряюсь и возвращаюсь в реальность. Я следую на звук, держа оружие наготове и не теряя бдительности. На втором этаже показывается полноватая женщина в возрасте. На руках у нее пеленки, поэтому на ум приходит мысль, что где-то здесь обитают дети.
Тут-то даже мастерство быть хладнокровной и эгоистичной не заставят меня изменить один принцип — я никогда не спущу курок при виде ребенка.
— Кто вы? Вы не одни? — опустив дуло, обеспокоенно спрашиваю я.
Женщина пошатывается и с дичайшим воплем мчится за угол.
— Эй! — окликаю незнакомку. — Да не причиню я вам вреда! Вернитесь! — двигаюсь к лестнице, ведущей на этаж выше, но оступаюсь. Нога цепляется за проволоку и уже в секунду я лежу на полу. Пистолет отлетает метра на три, ударяясь о стену.
И вот опять я попадаюсь на крючок рыбака.
«Охрененно», — проносится в голове. Разум и кровь взбудоражены, заставляя гадать, кто же навис надо мной.
— Так-так-так, кто тут у нас… Это она, Дженна?
Хитрое хихиканье и противное «да».
Знакомый голос… Поворачиваю слегка голову и узнаю ту бандитку, пытающуюся меня ограбить.
— Ты?!
Девчонка нахально улыбается и здоровается так, будто это наша первая встреча, и мгновенно переводит взгляд на женщину, что еще секунду назад держала пеленки.
— Будем надеяться, ты вкусная, — цедит сквозь зубы она, потирая ладошки. — А то дерзить и бить ребенка не против, а как сразу оказаться наедине с семьей бедняжки, так язык проглотила!
«Они, что, собираются слопать меня?» — думаю про себя и молюсь, чтобы мои догадки оклеветали и сказали, мол, это очередная неудачная шутка из рода черного юмора.
Вожу головой в пределах возможного, разглядывая каннибалов. Их десятка два. Вытаращили на меня голодные глаза и пускают слюни.
Но ничего, не впервой мне натыкаться на всяких людоедов.
Растеряться мне не дает жажда мести. Как же я зла на то, что отпустила гадину! Знала бы — пристрелила бы ее, чтобы отыграться хоть на ком-то!
Женщина хватает меня за шкирку, насильно поднимает и, стянув рюкзак, швыряет в объятия здоровенного, накачанного мужика.
— Отведи ее в подвал. Смотри без фокусов, — обращается она ко мне. — Мы быстро приструним твой искристый нрав, хочешь проверить?
Громила обхватывает мой локоть огромной ладонью и, не став сюсюкаться, ведет за собой следом.
Я бы могла воспользоваться кинжалом, запрятанным под майкой и повязанной на талии толстовкой, но вовремя вспоминаю, что они превзошли меня в количестве. Требуется тактика.
Идем вдоль длинного коридора. Рука сжата с такой силой, будто сейчас будет расплющена. Остается только гадать, как и когда со мной решат расправиться. От того на душе становится еще неспокойнее.
— Эй, мужик, — обращаюсь к отморозку, не показывая дикий испуг. — Может, договоримся? Вы меня отпускаете, а взамен — остаетесь живыми.
Одернув меня за руку, мужчина шипит в ответ:
— Неужели ты считаешь меня настолько тупым?
— Я тебе Америку открою, но ты тупой, как пробка, если не хуже, — язвительно отвечаю.
Мужчина толкает меня вперед, и я с грохотом падаю на пол. Не обращаю должного внимания на тупую боль, которая сразу разливается по всему телу от соприкосновения с жестким полом; в первую очередь меня озадачивает отсутствие способов освобождения из плена.
Заломив руки за спину, наносит удар с ноги мне по лицу. Недовольно соплю и взглядом свирепо сверлю этого ушлепка. Внезапно он поднимает меня вверх. Я оказываюсь оторванной от пола. От резкой смены положения боль становится значительно острее, однако ни один мускул на моем лице не дергается.
— Прям блошиный укус, — выкрикиваю я.
— Мало? — никак не унимается он в попытках спровоцировать меня, но единственное, что получает — смачный плевок в лицо.
Его мина искажается от гнева. Бросает меня на пол, как сумку с припасами. Единственное оставшееся при мне оружие падает на пол, и теперь я полностью беззащитна.
Очередной удар, который приходится в живот, и я гнусь пополам. Будто получила удар током, но болью это не назвать — скорее, сильное жжение, после которого пощечина от отца кажется цветочками. Легкое прикосновение к месту удара вызывает немыслимые муки и страдания.
Не теряет времени зря и продолжает приводить в исполнение поставленную задачу: закидывает меня на плечи, словно мешок, и несет на себе. Я стараюсь вырваться: бью по спине, кусаю, пинаю, но… Ему хоть бы хны! Кажется, он не чувствует этого и, как машина, продолжает двигаться к цели.
Наконец кидает меня в заточение, подходит и наклоняет голову так, что наши лица отделяют несчастные два-три сантиметра и решетка.
— Только посмей опять закатать истерику — прирежу, — уже готовится уйти, как вдруг раздается мой обеспокоенный возглас:
— Я заражена!
Оборачивается. Непритворное волнение в глазах говорит о том, что этот имбецил повелся. Прекрасно, у меня есть возможность обвести его вокруг пальца и спастись.
— Ты бы превратилась.
— Задери правую штанину и убедись сам! Я кусала тебя, и теперь ты тоже заражен!
Ублюдок подходит к железным прутьям клетки, на левом боку висит связка ключей. Просовывает руку, чтобы схватить меня за ногу и проверить достоверность преподнесенной информации — в этот же момент я хватаю гада за палец, заламываю его назад и раздается хруст костей. Второй рукой тянусь к свисающей связке ключей, и когда цель почти достигнута, он отскакивает от клетки.
— Сучка, я хотел по-хорошему!
Пылающий ненавистью мой взгляд переключается со связки ключей на ублюдка, и я продолжаю вещать тираду:
— Слушай сюда, кретин, сейчас ты пойдешь к своим друзьям и скажешь им, что девка по имени Челси чуть не оторвала тебе палец. Я все равно не жилец, пожалуй, как и ты теперь, поэтому у вас есть небольшой, но все же выбор: или отпустить меня, или я вас всех тут погрызу, даже не успев превратиться.
Рассмеявшись, мужчина усаживается передо мной на колени, скалится и шепотом произносит:
— Будь ты заражена, не держалась бы так за жизнь. До завтра, Челси.
Не обращая ни доли внимания на краткий мой визг и попытки убедить его остаться с собой еще на немного, уходит.
— Эй! А ну вернись и выпусти меня! Ты не можешь бросить меня умирать здесь! — ударяю кулаком по клетке. — Эй, мудак! Эй, говнюк! — удары учащаются, как и сердцебиение. Становятся напористее, сильнее; дергаю прутья в попытках сломать их. — А ну вернись! Мы еще не закончили!
Наворачиваются слезы безысходности. Злобно соплю. Иного пути нет: или делаю все, что скажут людоеды, или умру здесь и сейчас. И у меня есть малое представление о том, как отсюда сбежать; нужно лишь подождать.