— Потому что я уверен в ней. Не знаю, может, с каждым днем я становлюсь все тупее и тупее, но в способности Челси я верю. Малая не слабачка, не безмозглая, как может показаться на… впрочем, какой она всегда кажется — она сообразительная, и физической силы, если что, ей тоже хватит.
Мне чертовски хочется верить в это. Честно говоря, вообще не секу, почему так заморачиваюсь над этим: я этих людей не знаю. Челси… Может, пока что она и ближе всех мне, но мне нужно больше времени, чтобы разобраться в своем отношении к ней. В конце концов, она не так проста, как кажется.
Мы проходим где-то сотню метров прежде, чем оказаться на месте. Под землей сыро и воняет дерьмом, хотя все это кажется мелочами, когда взгляду предстает Карл. Без Челси. Я срываюсь с места, чтобы заглянуть ему за спину, будто это поможет. А вдруг. Может, она, как я, когда меня сопровождал Дэрил; может, она у него за спиной. Но нет.
Я разочарованно гляжу на Карла. Кажется, он хочет что-то сказать, но вместо этого лишь обессиленно падает на холодный бетон и опирается о трубу водопровода.
«Что произошло»…
***
4 мая. Наконец-то каким-то чудом я выяснила сегодняшнюю дату. Спросила Аарона, какой же сегодня день, а он лишь незамысловато посмотрел на пылящийся на шкафу календарь — вот, что значит годами жить в общине, а не в глуши лесной.
«Сегодня Мэтту могло бы исполниться восемнадцать, — думаю я. — Оставить, Лоуренс! Зачем ты вообще о нем думаешь? Лучше навести Карла. Может, больше не предоставится возможности».
Неуклюже подбредаю к дому придурошного, подверженные ломающей дух дрожи ноги не желают вести меня дальше. Вот он, порог дома, окруженный по бокам цветочной клумбой, милым заборчиком. Взгляд странствует чуть дальше, обходя другие дома, стены, останавливаясь на торчащем из крон деревьев шпиле. А вот и церковь, к которой я бы ни за что не приблизилась.
«Ненавижу религию, господи, блять», — ироничная улыбка касается моих губ, однако невозмутимость снова берет верх, когда повторно глазами натыкаюсь на жилище друга.
— У меня есть ощущение, что у Граймсов есть суперспособность самым чудным образом вгонять меня в краску.
Стучу. Сосуды сжимаются так сильно, что я небось потеряю сознание. Но когда до меня доходит, что я так стою с минуту и ни намека на то, что кто-то отворит дверь, я испытываю нечто вроде сильнейшего пинка. Мне больше не нужно приглашение — нервы важнее.
С каким-то страхом захожу внутрь. Приливающая к щекам кровь, кажется, ошпаривает их изнутри: как неловко без позволения владельца заходить в дом. Однако порыв переживаний неистов, и я не могу томить себя ни секунды дольше.
«Сейчас я поговорю с ним, по-дружески, — уточняю для себя, — узнаю, как он, спрошу про Сиддика и… уйду. Да, пожалуй, это самый корректный вариант. У него есть Энид, у Энид — он. Я не лезу».
В камине тихо потрескивают полена. Сиддика не вижу, а его немытые тряпки на кухонном полу — да. Меня поражает, что Карл не позаботился о старых вещах Сиддика. Почему бы не сложить их куда угодно, но не на кухне, где ты готовишь и ешь? Я, конечно, сама далеко не чистюля и люблю беспорядок, но когда дело доходит до личной гигиены, я становлюсь брезгливой.
Поспешно, с учащенным сердцебиением, взбираюсь вверх по лестнице. Теперь я слышу стучание воды в душе. Вероятно, там Сиддик. Соответственно, Карл у себя.
На цыпочках добегаю до двери его спальни, и в этот момент, когда мои костлявые пальцы ухватываются за ручку, я сама себя останавливаю — нужно предупредить его.
— Карл! — окликаю его в нетерпении поскорее зайти. — Ты здесь?
В стенах комнаты раздается непредвиденное шорканье. Стою неподвижно, напрягаю слух. Теперь шаги. От угла к углу, снова шуршание, шелест бумаг.
— Подожди немного, я сейчас! — голос его прерывистый.
Какой бы сюрприз он мне ни готовил, я начеку.
На моем лице запечатлена механическая улыбка. Карл приглашает меня к себе и извиняется, что не открывал. Не слышал он якобы.
Постель Карла выглядит запущеннее, чем обычно: покрывало свисает, часть его лежит на полу, подушки разбросаны по разным концам кровати. Дверца платяного шкафа напротив приоткрыта, оттуда виднеются горы клетчатых рубашек, коробочка с ручками, карандашами и цветными мелками. Ее Карл обычно доставал, чтобы порисовать вместе с сестрой.
«Ну хоть комиксы додумался убрать из-под ног».
Сам Карл одет не пойми во что. Старая рубашка с жирными разводами и влажными кругами под мышками. Лицо потное, с вымученным видом после встречи с ходячими в лесу.
«Я понимаю, что на улице не жара, но мог бы хоть раз одеться полегче».
— Я хотела просто поговорить. Ни о чем. Как когда только пришла сюда, когда ты приносил мне комиксы, когда мы катались на роликах. Я хочу отдохнуть от войны и почувствовать себя просто подростком.
Несколько секунд Карл стоит пнем, размышляя. Он явно чувствует себя озябшим, и я ни к месту.
— О чем же ты хочешь поговорить? — пытается выдавить из себя хоть маломальскую заинтересованность, но выходит не то чтобы очень.
— Не знаю. Это просто болтовня. Пустая, неинформативная.
Затерявшийся в содержимом шифоньера взгляд останавливается на чем-то, напоминающем кипу бумаг.
— Стихи, что ли, пишешь? — Карл, пытаясь поймать мой взгляд, ну, или хотя бы ход мыслей, чрезмерно озабочен тем, что я сосредоточена на чем-то, кроме него. Однако потом ему и самому становится интересно, о чем я говорю. — Бумажки… — уточняю я.
Карл опускает лицо со стеснительной улыбкой.
— Ага, моя давняя мечта — выпустить сборник стихов. Никогда не задумывалась о том же?
— В общем-то, нет, — качаю головой. — Я больше прозаик.
— Значит, книги пишешь, — гадает он, на что я лишь пожимаю плечами.
— В каком-то смысле. Веду дневник — книгу жизни.
— Можно не рассчитывать, что мир увидит твое творчество. В частности, я.
— Может, как-нибудь по окончании войны.
Карл заметно приунывает, и я принимаю это на свой счет. Поднимать тему со Спасителями паршивая идея.
— Боишься? — спонтанный вопрос срывается с губ Граймса.
Я не очень хочу раскрывать все, что творится у меня на душе в данный момент, но таить тоже не вариант. Я должна быть уверена, что мои эмоциональные качели не будут восприняты неправильно. Я очень полошусь из-за войны и отца, и иногда могу быть запредельно вспыльчивой.
— Не буду врать, да. Не так давно я всем доказывала, что не боюсь ничего и никого, — усмехаюсь с собственных слов. — Пф, какой же пафос. Конечно же я боюсь: ходячих, людей, своих чувств. Я не умею их проявлять, и вместо того, чтобы признаться, что кто-то делает меня счастливой, я просто отталкиваю его.
Щеки заливаются румянцем от непрозрачных намеков. Прикусываю нижнюю губу в страхе услышать отказ. Но Карл, кажется, даже не понял, что последняя часть про него.
— Бред. Ты не боишься проявлять заботу, помогать и рисковать ради дорогих тебе людей. Этим ты и притягиваешь. — Сперва я сердито опускаю брови с мыслью: «Какой же он придурок», но чуть позже еще сильнее краснею с его слов о моей притягательности. — Как твои раны?
Касаюсь своей левой щеки. Подушечки пальцев проходят вдоль не очень глубоких впадин — шрамов.
— Уже лучше. Правда тот, что под губой, хоть и самый маленький, но болит, скотина, сильнее других двух.
— А… — по его взгляду сразу понимаю, что он так и норовит сказать «палец», но останавливает себя на полуслове. Какой же он внимательный.
— С культей тоже все нормально. Ладно, спасибо за все. Я, наверное, пойду, а то устала уже стоять.
— Так садись, — похлопывает по кровати возле себя.
— Шутишь? Сомневаюсь, что ты захочешь отстирывать кровь с постели, — конечно, я не настолько запачкана кровью; наносила ее в основном на куртку и кожу лица. Куртки на мне сейчас нет, а лицо я умыла почти сразу. И все равно шорты чистотой не блестят. — Да и Клэр, вероятно, уже смыла с себя внутренности ходячих. Пора бы и самой этим заняться.
***