— Папа?
Он не отвечает; смотрит куда-то вперед, словно сквозь меня. Странно, вроде вопрос задала достаточно громко. Но стоит силуэту отца начать растворяться на глазах, как я принимаюсь орать. Громче и громче. Чтобы понять, что все мои усилия напрасны — этот голос звучит только в моей голове, когда на деле я не могу раскрыть рот. Громко, но так беззвучно обращаюсь к папе еще на протяжении пары секунд, пока его след стынет.
Мир погружается в кромешную тьму. Я, как всегда, одна. Удушающие слезы стекают по щекам, и, о чудо, губы приоткрываются! Солоноватая жидкость попадает на язык, и я на секунду ощущаю ее вкус.
«Это сон».
Я вновь в шкуре маленькой, беззащитной девочки, потерявшей адрианову нить.
— Выше нос, малая, — раздается уверенный голос из неизвестности.
Поле зрения внезапно расширяется, и я уже не так увлечена фразой, сколько своим телом. Вытаращиваюсь на свои крошечные ручонки, которые, как мне сперва думается, чертовски непропорциональны остальному телу. Но нет же, окидываю взглядом поджатые ноги, так же заметно укоротившиеся.
— Малая, — снова этот голос. До боли знакомый.
Поднимаю глаза, чтобы увидеть девушку своих лет.
— Что… Как… Кто ты?! — тон гораздо нежнее, писклявее ее. Как если бы сорвалось это с языка ребенка.
— Я это ты, но в разы сильнее, — отвечает она, и пазл соединяется воедино.
«Мне снова одиннадцать. Когда пропал отец, когда я осталась одна. Теперь это все объясняет».
Я немало удивляюсь, когда вижу саму себя с другого ракурса. Я действительно очень повзрослела и больше не похожа на ту одиннадцатилетнюю доходягу. Жизнь словно бьет из этой Челси ключом — ее сильные женские руки грамотно держат оружие, что маленькой мне и не снилось. Годами я была уверена, что не смогу стать лучшей версией себя, но все познается в сравнении. Видя себя в разном возрасте, видя колоссальные изменения между этими двумя этапами — детством и взрослением, — мне становится очевиден собственный рост.
Так и хочется понуриться и разреветься от безобразных воспоминаний. Сколько раз меня вытягивал из передряг не кто иной, как Мэтт. И в конце концов он поплатился за свою самоотверженность.
Не складывая крыльев, я беру ситуацию под контроль, поднимаю голову и жажду задать вопросы себе. Но я, тот еще умирающий лебедь, словно теряю голос и могу только безгласно глотать слюну. Взрослая версия меня, как-то загадочно улыбнувшись, идет в обратном направлении и растворяется во мраке. С ее уходом возможность говорить не возвращается. Я потираю лоб, пытаясь разобраться в тревожных картинах сознания. Все, как всегда: сон напоминает какую-то книгу или фильм с заранее прописанным сюжетом, где на импровизацию не осталось места. И если один персонаж уходит, так тому и быть.
Я закрываю глаза, расслабляюсь и мысленно повторяю «проснись». Внезапно напрягаю веки, ничего не происходит. Обычно это помогает проснуться, но не сейчас. Впрочем, я этому рада, ведь когда я вновь открываю глаза, казалось бы, ничего не меняется. Кроме, моей реакции на происходящее. Я облегченно выдыхаю, когда взгляд падает на фигуру в паре метров от меня; фигуру с черными взъерошенными волосами, с той же улыбкой, с теми же добрыми глазами.
— Мэтт…
— Я скучал по тебе, — заявляет он, обволакивая теплом своих ладоней. Его лучезарная улыбка отзеркаливается на моем лице.
Сквозь слезы мне удается выдавить из себя подобие голоса:
— А я-то как скучала.
Мне хочется прижаться к нему, раствориться в воспоминаниях о нас. Я уже не выдерживаю: кругом сплошная смерть.
— Я так выгорела и устала, — обращаюсь к Мэтту.
Почему именно он? После стольких лет каждый раз, когда мне нужно найти ответ на вопрос, появляется именно он. Я выросла, чувства к нему в прошлом. Но это чувство ностальгии по тем эмоциям, которые он заставил меня испытать, не дает мне возможности оставить его позади, как остальных. Не может он просто кануть в Лету, он особенный.
— Я знаю, Челли, — ласкательно отзывается он, прижимая меня к груди. Все такой же высокий, ну, или это я слишком низкая.
— Я прошла через столько дерьма, разве этого не достаточно? — На пальцы накручивает мои волосы, гладит по голове — как мне не хватало этих тактильных ласк. — Я всего лишь подросток, а не боец! Я не хочу сражаться, выживать. Я не хочу терять дорогих мне людей.
Мои руки опущены вдоль тела, и словно в поиске опоры ухватываются за широкие плечи Мэтта, затем поднимаются и наконец окольцовывают его шею.
Запах одеколона — тот самый, которым от него вечно веяло в школе: так он пытался перебить запах выкуренных с утра сигарет.
— Знаешь, почему ты мне понравилась? Почему это была не Молли или кто-то другой — только ты, — выдерживает паузу, заглядывая в мои опухшие глаза. — Потому что ты оптимистка. Ты сама этого не понимаешь, но дай-ка напомню, как искренне ты веришь в доброту и порядочность попадающихся тебе на пути выживших; как искренне веришь в светлое будущее, хоть иногда у тебя и опускаются руки. Я знаю, что тебе есть за что бороться — за такое будущее и таких людей. Это сложно, но ты справишься, и однажды проснешься с мыслью, что правильно поступила, когда не сдалась. Ты сильная, — испускает вздох, намереваясь сказать что-то еще. Одним словом, в воздухе застывает недосказанность, которая мигом исчезает. Мэтт набирается сил и выдает: — Ты иногда называешь ее лисенком: такие же острые черты лица, рыжие волосы и проворная, как этот зверь. У нее есть все задатки, чтобы вырасти в сильного выжившего. И я прекрасно знаю, что ты не упустишь возможности воспитать ее, показать ей, как можно оставаться человеком в таком мире. Ты должна бороться, если не для себя, то для нее. Сделай все ради нее, ради той маленькой девочки.
========== Глава 35. Не забывай про меня ==========
В руках из ниоткуда появляется баночка пива «Run Wild IPA». Первый глоток. Крепкий алкоголь обжигает горло.
Кажется невероятной такая реакция на вкус пива после пойла покрепче. Я пробовала самогон Дэрила, так что знаю, о чем говорю.
Однако еще более невероятным кажется вкус чего-либо во сне.
«Сны сменяют друг друга со скоростью света. Безумная ночка».
В том, что происходящее — сон, сомнений нет. И мне очень хочется понять, с каких пор сны стали такими осознанными, и вместо того, чтобы наблюдать за театром абсурда, я пытаюсь понять, когда наконец очнусь.
«Лоуренс, самое время проснуться».
Но нет же, у моего мозга на этот счет другие планы.
Очередной глоток пива вряд ли затуманит сознание, тем более во сне. Я подношу банку ко рту, как вдруг:
— Я всегда думал, что тебе пора завязывать.
Тихо. Снова тишина, темнота. Мозг снова рисует картины маслом, где я главная героиня, на которую можно посмотреть со стороны. И когда я говорю «посмотреть со стороны», я подразумеваю, что вижу все от третьего лица.
Я нахожусь в сплошном небытие, сфокусированная на напитке, и отрываюсь от него только, когда знакомый голос снова донимает меня.
«Челсия, ты в своем репертуаре».
В сердце что-то неприятно колет.
— Твои вредные привычки сведут тебя в могилу быстрее, чем любая война.
И, как если бы кто-то внезапно включил свет, пространство становится светлым-светлым, как морской жемчуг. Напротив меня повстает широкоплечая фигура Карла. Того самого… Таким я его и запомнила.
Эта дурацкая улыбка, выглядящая совершенно не к месту; ниспадающие из-под шляпы волосы, легкий живой румянец. Вспоминая, каким бледным он был в последний раз мне становится устрашающе не по себе.
Услышать голос Карла, как бальзам на душу — самое то, что мне нужно было.
— Карл! Я так скучала, — бросаюсь ему на шею прежде, чем он моргнет. — Мне тебя так не хватает…
Карл отвечает на объятия, и мне вдруг становится жутко от того, какие же у него холодные руки. Как у мертвеца.
«Точно, тебя больше нет».
— Я тоже скучал, дурында, — ах, эти прозвища, про которые я на секунду забыла.