– Лучше, ваше величество? – сарказм слетел с моих губ, когда я практически поклонилась.
– Ну, теперь, когда вы отошли…
– Ты настоящая задница, – сказала я прежде, чем рассмеяться по какой-то причине. Сегодня я не могу вздохнуть спокойно.
Он рассмеялся и пожал плечами. – Это все о перспективе. Стою я тут молча, пытаясь наслаждаться Пикассо, как вдруг какая-то женщина в обуви, в которой она едва может ходить, начинает трепаться о непристойностях. И в довершение ко всему, она носит солнцезащитные очки в музее.
– Я могу ходить нормально, премного благодарна! – сказала я, сняв очки.
Он опять засмеялся. – Это единственное, что тебя волнует? Не грубое прерывание моего обзора и не разговор о непристойностях или очках?
Я кивнула, гордо скрестив руки. – Да, поскольку я могу исправить все остальное, но если я до сих пор не научилась ходить на каблуках в свои двадцать пять, то это уже не изменить, - как я и говорила ранее, я не могу сдержать свой смех и убираю волосы за ухо. – Ладно, приношу свои извинения за то, что была…
– Задницей, – закончил он за меня.
У меня отвисла челюсть от такого заявления, но он все ждал.
– Ладно. Приношу свои извинения за то, что была задницей.
– Извинение принято. Я – Лео, – он протянул руку, а я попыталась вспомнить последний раз, когда мне приходилось представляться.
– Амелия, – я пожала его руку. Его ладонь была твердой, и я заметила следы краски и графита на ней. Не слишком далеко от окон лежал альбом для зарисовок. – Ты художник, Лео?
– Что меня выдало? А что ты делаешь в картинной галерее, если тебе не нравится искусство, Амелия? – спросил он, отходя забрать свою сумку и материалы для работы.
– Что заставляет тебя думать, что мне не нравится искусство?
Он приподнял бровь.
– Я бы не сказала, что мне не нравится искусство. Просто я никогда его не понимала. Я больше предпочитаю выражаться словами.
– Ты не думаешь, что в этой картине имеются слова? – он нахмурился, снова поднимаясь. Он встал передо мной, положив руки мне на плечи.
– Что ты…
Он повернул меня лицом к картине. – Что ты видишь?
– Мужчину, держащего гитару.
– Ладно, а что ты чувствуешь, когда видишь это?
– Я…
– Тсс! – прервал он меня.
– Ты только что…
– Тсс,– утихомирил он меня во второй раз, но уже смеясь. – Просто взгляни на нее. Представь, что это тот, кого ты любишь, и ты подошла к нему такому. Вы не проронили ни единого слова. А просто застыли в такой позе.
Наклонив голову в сторону, я сделала так, как он просил, пытаясь разглядеть кого-нибудь в изображении, но человек, которого я увидела, слишком сильно тревожил меня, чтобы продолжать смотреть.
– Что ты спросила бы? – тихо поинтересовался он.
– Почему ты такой голубой? – пошутила я.
– Верно, – ответил он со всей серьезностью. – Почему. Такой. Голубой? Из всех цветов, почему Пикассо выбрал голубой?
– Полагаю, ты знаешь причину.
– Да. Она была нарисована во времена его «голубого периода».
– Ты издеваешься надо мной, – засмеялась я.
– Нет, – сказал он, и я заметила, что он не отошел. Хотя я нисколько не возражаю. – В то время он боролся с депрессией. Некоторые источники говорят, что он даже подумывал бросить живопись. Ничего, что он создавал, не казалось ему достаточно хорошим. Под этой самой живописью есть три других образа. Мне всегда было любопытно, каково это быть одним из величайших и самых влиятельных художников двадцатого века и идти в свою студию не единожды и не дважды, а трижды, и так безумно ненавидеть творение, созданное своими руками, что ты вынужден замазать все.
– Амелия? – мы повернулись в сторону входа, где стоял Ноа, безразлично уставившийся на нас. – Все тебя ждут.
– Черт возьми! Правда? – я помчалась к нему, но остановилась на полпути. – Было приятно с тобой познакомиться, Лео, и спасибо.
– За что? – спросил он.
– За то, что перечил мне.
– В любое время, – ответил он с ухмылкой на губах.
– Да, я нашел ее. Мы уже идем обратно, – сказал Ноа по телефону, все еще ожидая меня. Помахав еще раз Лео, я последовала за Ноа из галереи. – Ты не должна ходить одна.
– Почему? Потому что какой-нибудь сумасшедший фанат запрыгнет на меня в музее? Здесь меня никто не знает, – в течение нескольких минут я была просто Амелией, и мне понравилось это.
– Лишь потому, что кто-то говорит тебе, что не знает тебя, вовсе не означает, что так и есть. Ты должна нанять телохранителя.
– Я в порядке, папочка, спасибо, – пробормотала я шепотом. Мы повернули за угол, и я увидела, как вся съемочная команда стоит без дела. Хуже всего, режиссер был в бешенстве. Проверив телефон, я заметила, что прошел почти час с тех пор, как он сказал мне взять небольшой перерыв.
– Ты действительно пытаешься доказать всем свою правоту, да? – сказал Ноа, оставив меня одну перед ними.
– Амелия, вот, ты где, – голос Олли повысился на две октавы.
Черт возьми.
Что, черт возьми, произошло?
Я не уверен, но у меня такое чувство, что виной тому тот парень – Лео, кажется, так она назвала его. Стоит оставить ее на несколько минут, и она привлекает чье-то внимание, как и всегда. Интересно, каково это – находиться в полном неведении об опасностях наших жизней. В любом случае человек, которым она была этим утром и та, кто она сейчас, совершенно разные люди. Поэтому что, черт возьми, произошло?
– Снято. Потрясающе, Амелия. Давай сразу перейдем к следующей сцене в хранилище, ладно? – режиссер вскочил со своего места. Все разбежались, как жуки, спешащие получить то, что им нужно. Они двигались очень быстро, скорее всего переживали по поводу того, что вдохновение, преобладающее в последнем выступление, испарится.
– Отлично. Не возражаешь, если я хотя бы часть трюка выполню сама? – спросила она с широкой улыбкой на лице, опустив бутылку воды и последовав за ними.
– Да. Я имею в виду «нет». Конечно, но твой контракт…
– Я хочу, чтобы все выглядело максимально реалистично. Клянусь, что буду осторожна, чтобы не запороть все, что делаю, – заверила она.
Что? Я в полном замешательстве.
– Что ты сказал ей в этот раз? – прошептал Остин около меня, отчего я еще больше стал обескуражен.
Сжав челюсть, я занял свое место рядом с ней. Она не смотрела на меня. Вместо этого она просто сделала глубокий вдох, прошептала что-то себе под нос и сосредоточилась на камере перед нашими лицами.
– И… Мотор!
Обреченный.
– «Дэймон, у нас есть две минуты и сорок девять секунд, прежде чем сработает сигнализация», – она заглянула за угол, а затем вновь посмотрела на свои часы.
– «Более чем достаточно времени», – ответил я, медленно поворачивая замок.
– «Именно это ты говорил в прошлый раз».
– «Эй! Мы достигли своей цели, не так ли?»
– «Как скажешь».
Когда я сгримасничал ей, а она повернулась, то заметил, что режиссер улыбается.
Бип.
– «Дэймон…»
– «Шшш…»
– «Только попробуй шикнуть на меня снова».
Встав, я посмотрел на нее. – «Клянусь Богом, Блэр».
Она не отступала. – «Две минуты двадцать семь секунд. Мне сделать это, милый?»
Подняв руки к ее лицу, я сжал их в кулаки, словно хотел задушить ее, а затем повернулся и принялся за дело.
– «Так я и думала», – сказала она, хотя этого не было в сценарии.
Ох, мы сейчас импровизируем?
– «Продолжай трепаться, детка. Я припомню тебе это, когда ты будешь стоять на четвереньках и умолять меня трахать тебя сильнее».
Она разинула рот. Ухмыляясь, я подмигнул ей.
– «Две минуты…»