— А мы и не сомневались, — расплылся в улыбке Цыбинский. — Надеюсь, деньги при вас?
— Возьмите, — протянула она с презрительной усмешкой пачку банкнот.
— Благодарю, — издевательски шаркнул ножкой поляк. — С вами приятно иметь дело.
— Всего доброго, мадам, — не опуская оружия, попятился к выходу Гофман.
— Подождите, — голос женщины дрогнул. — Мне нужен этот энколпион.
— Простите, но мы ничем не можем вам помочь!
— Я заплачу еще столько же.
— Однако… — дернулся Цыбинский и перевел взгляд на своего подельника. — Неплохой куш, если дело выгорит!
— И где прикажешь искать этот проклятый «ковчег завета»? — не согласился немец.
— Если его не было на шее мальчишки, значит, он хранится где-то рядом, — заметила нанимательница.
— Чушь, — не согласился Гофман. — Если эта вещица такая ценная, ее давно могли отобрать у ублюдка, чтобы потом продать.
— Даже если так, что мы теряем? — дрожа от возбуждения, воскликнул Цыбинский.
— Черт с вами, — нехотя кивнул главарь. — Если крест все еще в Чемульпо, мы скоро привезем его вам. Если же нет, то…
— На нет и суда нет, — продолжила дама. — Тогда у меня не будет никаких претензий.
— Договорились!
— Готовьте денежки, прекрасная пани! — изобразил изящный поклон Цыбинский, и оба бандита вышли за дверь.
— Только привезите мне его, — прошипела она им вслед. — И тогда вы получите сполна!
Утро началось для коллежского асессора с того, что он долго трясся на старом пикапе по дрянной дороге из города в приют, продолжилось еще более неприятным разговором с неожиданно обретшим силу воспитанником, а закончилось и вовсе полным крахом. Однако обо всем по порядку.
Пантелею Митрофановичу не часто приходилось видеть одаренных, что, впрочем, его ничуть не тяготило. Их не так много на самом деле: иной человек может всю жизнь прожить, а так и не встретить их. И это с учетом статистики, которая с медицинской точностью утверждает, что в Российской империи людей силы больше половины от общего их числа на Земле.
Согласно циркуляру министерства народного просвещения от 18 июня 1887 года[14] требовалось при обнаружении у учащихся признаков дара немедля сообщать вышестоящему начальству с тем, дабы «одаренный» мог продолжить образование в специализированном учебном заведении, после чего непременно поступил на службу и принес тем самым пользу Отечеству.
К слову сказать, за такое радение полагалась немалая награда. Как минимум «Анна на шею», а то и следующий чин. Про прибавку к жалованью, а потом, соответственно, и к пенсиону и говорить нечего…
Эх, такой шанс был… но не докладывать же, в самом деле, начальству, что сдал в ломбард принадлежавшую воспитаннику вещь, а тот, обидевшись, сбежал из заведения? Тут уж не о наградах думать придется, а о том, как службы, а вместе с ней и куска хлеба не лишиться. Оно, конечно, кое-какие сбережения на черный день у Воронина имелись. Но ведь после такого афронта начнут проверять, учинят ревизию, тьфу-тьфу, спаси и сохрани нас Царица Небесная!
Опять же, заложил не что-то, а крест. Вот к бабке не ходи, заинтересуется этим делом духовная консистория[15] и спросит раба Божьего Пантелея, по чьему наущению он духовную реликвию язычникам в заклад отдал и какое богоугодное дело на сии деньги собирался учинить?
— Эх, грехи наши тяжкие…
Последние слова Воронин, сам того не заметив, произнес вслух. После чего, загрустив, нацедил себе рюмку вишневки и погрузился в размышления на любимую каждым русским интеллигентом тему: кто виноват и что делать? От этих благочестивых дум его отвлек осторожный стук.
— Ну кто там еще?! — недовольно воскликнул директор.
— Пантелей Митрофанович, — просунула в приоткрытую дверь голову Фимка. — Вас господа спрашивают из адвокатской конторы.
— Какие еще господа?
— Ну те, что вчера про Вахрамеева узнавали. Я вам рассказывала…
— Ах да, — поморщился Воронин, накрывая рюмку и графин салфеткой. — Проси.
Через минуту в кабинет вошли двое в дорожных костюмах и, проводив взглядом страшно не желавшую уходить девушку, плотно прикрыли за собой дверь.
— Мы пришли к вам, господин директор, вот по какому делу, — немного развязно начал благоухающий вежеталем в сочетании с перегаром Цыбинский.
— Слушаю вас, — отвечал хозяин кабинета, жестом пригласив незваных гостей садиться.
— Нам хотелось бы повидать воспитанника Мартемьяна Вахрамеева.
«Рассказать, не рассказать», — лихорадочно думал про себя Воронин, после чего все-таки решил, что расскажет, и не смог открыть рта.
15