— Ну, да — но раньше, поначалу?
— Это длинная история. И совершенно неинтересная.
Он поднял рюмку с коньяком, посмотрел на свет, потом одним духом опрокинул.
— Хозяин ваш кажется добрым человеком, — заметил я, просто чтобы сменить тему. — С таким, наверно, легко работается.
Анри затянулся сигаретой и жадно вдохнул дым. После этого сказал со своей кривой усмешкой:
— Добрый… Что вы знаете…
— Ничего не знаю. Просто такой у него вид.
— А, это да. Вида у него сколько хочешь. Этим видом он деньги зарабатывает. И людей тоже.
— Дураков вроде меня, а?
— Не о вас речь. Вы иностранец, проезжаете и уезжаете. Дурак, если и есть, то я. Тридцать пять лет гну спину на этого типа — причем просто так, сам не знаю, зачем.
Он задумчиво повернул голову к окну, словно оценивая: действительно ли то, что он сказал, и впрямь так.
Я тоже посмотрел на улицу, хотя там и нечего было смотреть. Электропоезд давно ушел и сейчас под белыми холодными лучами неона простирался перрон — пустой и тоскливый. В ночных вокзалах всегда есть что-то тоскливое, какая-то скука и одиночество, которое просачивается в свет ламп, в неясные тени, в желтоватые лица людей.
Я посмотрел на лицо Анри. Тот перехватил мой взгляд.
— Тридцать пять лет… Вы отдаете себе отчет? Вы, наверно, думаете, что я только и знаю, что котлеты по столикам разносить. Ошибаетесь, господин. Когда-то я был учителем. Потом ушел на фронт. А потом настала безработица. Хорошо, что я знал языки — кто знает языки, может стать официантом. Прислуживал то там, то сям, пока однажды не оказался здесь, в «Золотом олене». В том же заведении работал и Йоган — теперешний мой хозяин. Тогда-то он еще не был никаким хозяином, но уже имел свои планы. Он мне сразу понравился. Не называл меня, как другие официанты, «господин профессор». Относился ко мне по-дружески и с уважением. Иногда говорил:
«Ты, Анри, человек культурный. Зачем взялся за такую работу?»
«Что ж делать, — отвечаю, — учителя английского языка никому не требуются.»
«Брось английский. Это денег не приносит — нужно другое. Во всяком случае, знай, что я о тебе думаю. Если кое-что получится, то и ты и я заживем по-другому.»
И вот приходит однажды Йоган и говорит:
«Готово, Анри. С утра начинаем.»
«Да? А что мы, вообще-то, начинаем?»
«Открываю, — говорит, — собственное предприятие. Будем почти компаньонами. Мне — прибыль в кассу, тебе — все проценты. Только скажи «да» — и деньги потекут тебе в карман.»
Я, разумеется, согласился. Не то чтобы сильно верил в наживу, сколько из-за самого Йогана. Такому человеку просто невозможно возразить. Он держит тебя за руку, смотрит такими веселыми глазами. Вид у него, говорите. А знали бы вы, каким он был тогда. Крупный, стройный, с темными кудрявыми волосами, ровными белыми зубами: только улыбнется — и уже подкупил.
Пошел я на следующий день в заведение. Развалившаяся двухэтажная постройка здесь, у вокзала. Нижний этаж — что-то вроде амбара или конюшни. Наверху пять-шесть разбитых комнатушек.
«Ну, и как оно тебе? — смеется Йоган. — Неплохо для начала, а?»
Анри говорил ровно, спокойно, как говорят о вещах, к которым не раз возвращались. «Выложит сейчас всю историю, — думал я. — Таковы люди. Когда расспрашиваешь — отпрянут. Потом нажмешь какую-то пружинку — и он выложит тебе все. У каждого есть своя пружинка. Надо только знать — где.»
Человек говорил, не глядя на меня. Если бы не слышалось время от времени его почтительное «господин», то я бы счел, что он говорит сам с собой и совершенно обо мне позабыл.
— «И вывеску, — говорит, — уже надумал: Отель-ресторан «Юнгфрау»{2}.»
«Юнгфрау — далеко, — говорю, — другое надо было название выбрать. Вершин-то хоть в округе хватает.»
«Если вершина и далеко, то одна «юнгфрау» имеется поблизости. После обеда увидишь,» — говорит Йоган и посмеивается.
Анри протянул руку за рюмкой, но та была пуста. Я кивнул в сторону бара. Официантка принесла еще коньяку и опять аккуратненько так сунула талончик с ценой.
— Два, — напомнила она.
— Я не спрашивал, — пробормотал Анри. — Иди, зовут тебя.
— Никто меня не зовет, — засмеялась девушка.
— Не зовут, так позовут. В общем, проваливай.
Он выпил свой коньяк и опять уставился взглядом в окно. Особый был взгляд у этого человека. Туманный, погасший. Даже когда губы изрекали какую-нибудь остроту, глаза оставались все так же скорбны, словно говорили: не обращайте внимания, это я так.