То, что Николай пошел чистить, кроме своей, еще и бляху Лупало, видели Гурька и Митя Коробков. Стыдить и уговаривать Лупало бесполезно. Кроме грубости, от него ничего не дождешься. Трое суток гауптвахты за историю с колбасой ничего в нем не изменили. Но надо же кончать с его паразитическими замашками. Жалобы старшим среди юнгов были исключены. К тому же в это время в кубрике были одни юнги. Командир смены боцман Язьков ушел в канцелярию за увольнительными записками и билетами на концерт в Дом флота.
Гурька и Митя вышли вслед за Лизуновым в коридор.
Николай устроился у окна. Он мочил тряпку в бензине, макал ею в насыпанный на газету зубной порошок и мазал этой смесью свою бляху.
Ремень Лупало лежал рядом на подоконнике.
— Будешь чистить? — спросил Гурька Николая, показывая глазами на ремень Лупало.
Николай посмотрел поочередно на Гурьку и Митю и, обнажая в улыбке редкие острые зубы, сказал:
— А долго ли? Для кореша можно и подраить.
Митя спросил:
— В холуи записался?
— Причем тут холуи? Человек попросил, ну и…
Гурька вспылил:
— Он тебя не просил, а приказал. Чин-то у него такой же, что и у тебя? Ординарцев ему иметь еще рано.
Лизунов слез с окна.
— Да ведь он потом…
— Пускай попробует, — сказал Гурька. — А. ты не бойся. В обиду тебя не дадим. Пойди и брось ему ремень обратно. Сам надраит.
— Да ты иди, иди, — подтолкнул Митя Николая, сунув ему ремень в руку.
Гурька сказал:
— Про нас ничего не говори ему. Не думай, что мы боимся. Просто скажи ему, что не хочешь, и все. А мы тут будем.
— Ну, смотрите… Если что, я крикну…
— Выручим.
— Но кормой не виляй!
Николай вернулся в кубрик и через минуту вышел из него вместе с Лупало.
Митя и Гурька ждали неминуемого скандала.
Но Лупало улыбался. Он почувствовал за необыкновенной смелостью Лизунова что-то неладное, а увидав Гурьку и Митю в коридоре, все понял. Подойдя к окну, он спросил, все так же улыбаясь.
— Кто последний за щеточкой?
— Ты, — сказал Гурька.
У него и Мити бляхи были уже начищены.
— И запомни, Лупало, — сказал Гурька, — если будешь ординарцев искать среди юнгов, у нас с тобой будет разговор. Мы судить тебя будем всей сменой. И никакие запугивания тебе не помогут.
Нас ты не запугаешь. Соберемся и вынесем решение просить, чтобы тебя отчислили из школы. Покрывать и защищать тебя никто не станет.
Вскоре вернулся из канцелярии боцман Язь-ков, и была дана команда построиться на увольнение.
Боцман внимательно осматривал каждого юнгу: поглажены ли брюки, хорошо ли сидит бескозырка, начищены ли ботинки, блестят ли пуговицы и бляхи.
— Лупало, выйдите из строя.
— Почему? — удивился Лупало самым невинным образом, медля с выполнением приказания.
Язьков повысил голос:
— Юнга Лупало, выполняйте приказание! Лупало сделал два шага вперед, повернулся кругом и встал лицом к строю.
— Юнга Лупало, слушайте мою команду, — продолжал Язьков. — Кругом! Два шага вперед, марш!
Теперь все увидели, что ленточки на бескозырке у Лупало свисали ниже поясницы. Это было грубым нарушением установленной формы.
Боцман подошел к Лупало и снял с него бескозырку. Он хорошо разбирался не только в морских узлах, но и в том, как флотские форсуны вплетают дополнительные ленточки, чтобы удлинить ту, которая положена по уставу.
Ловкие пальцы Язькова быстро отвязали ленточку, и бескозырка вернулась на голову хозяина.
— Можете быть свободны, — сказал боцман Лупало. — Разговаривать с вами будем потом. Сегодня вы лишаетесь увольнения. Юнга Захаров, раздайте увольнительные, и тем, кто желает, билеты на концерт.
— Есть раздать билеты и увольнительные.
Смена вышла на улицу и снова построилась в три шеренги.
— Запевай песню! — подал команду Язьков.
Мы, юнги флота, крепки, как бронь…
Песню сочинил кто-то из офицеров учебного отряда, и пелась она на мотив всем хорошо известной песни об артиллеристах. Мотив не новый, но слова в ней говорили о юнгах, будущих воинах морского флота.
Гурьку радовали слова песни и ясный солнечный день, какие на Соловках случаются нечасто, и то, что Лупало получил отпор.
29
В клубе самодеятельные коллективы соловецкого гарнизона давали концерт.
До начала концерта в фойе шли танцы. Гурька и Митя рассматривали картины на стенах. Вот изображен морской десант. Моряки идут из воды на берег с суровыми, решительными лицами, с автоматами и винтовками в руках. Рядом поднимаются водяные столбы от рвущихся снарядов, а вдали маячат корабли, высадившие десант.
На этой же стене висел фотомонтаж, рассказывающий о боевой жизни моряков Северного флота. Тут были портреты героев-североморцев Колышки-на, Сафонова, Кислякова, Сивкова, Шабалина, снимки атаки морских пехотинцев на полуострове Рыбачьем, кораблей в боевом походе.
Какая-то девочка остановилась около Гурьки, рассматривая надпись на ленточке бескозырки. Гурька спросил:
— Прочитала? Что написано?
— Салага, — спокойно сказала девочка и пошла дальше.
Гурька чуть не подпрыгнул от обиды. Далось же называть юнгов салагами? И кто называет? Девчонка! Да как она смеет оскорблять надпись «Школа юнгов»! Все девочки его родного города загляделись бы на эту надпись. Драться с девчонками здесь, конечно, нельзя. А жаль. Гурька показал бы ей салагу.
Расстроенный, он пошел к Мите, который стоял уже у другой картины. Хорошо, что за музыкой и шумом танцев никто не слышал обидного слова этой сероглазой с косичками. Гурька решил не рассказывать Мите о девочке и молча проглотил обиду.
Каково же было удивление Гурьки, когда его место в зале оказалось рядом с местом девочки-задиры. Она сидела слева от него и разговаривала с подругой, словно ничего не случилось, и она никогда его не видела.
Начался концерт. На сцене хор пел песню про скалистые горы, полуостров Рыбачий и моряка, который тяжелой матросской походкой идет на врага. А соседки не переставали шептаться и мешали слушать. Теперь у него есть повод хоть отчасти расплатиться с обидчицей. Скосив глаза в сторону, он сжал кулак и ткнул девочку в бок, прошептав сквозь зубы:
— Тише, сороки!
Девочка не вскрикнула, чего, откровенно говоря, Гурька ждал от нее, и даже не повернулась к нему, а так больно ущипнула его, что Гурька сам чуть не закричал.
Связываться с этой задирой невозможно. Сидевший сзади офицер обратил внимание на их возню:
— Не балуйтесь.
Гурька притих. Порой он забывал о соседке, хотел устроиться поудобнее в кресле, опереться на подлокотники, но только собирался это сделать, как девочка тут же выставляла свои острые локотки, и Гурьке приходилось выпрямляться или облокачиваться на спинку стоящего впереди кресла. Она следила за ним и дразнила его.
«Ну, подожди… — думал Гурька. — Кончится концерт — поймаю тебя на улице, я тебе припомню!»
Но увидеть девочку после концерта не удалось. Исчезла, точно растаяла.
Во второй раз он встретился с ней совершенно случайно, когда боцман Язьков послал его с пакетом в канцелярию учебного отряда.
Девочка шла ему навстречу, а он не замечал ее, засмотревшись, как рота матросов занимается строевой подготовкой. Девочка задела его за руку и сказала:
— Извините.
Гурька узнал задиру и от неожиданности растерялся. А она стояла рядом, улыбалась и смотрела на него совсем приветливо.
— Пожалуйста, — сказал Гурька, не зная, что еще сказать, потому что девочка стояла и не уходила, глядя на него озорными светлыми глазами. На ней было черное пальто с беличьим воротничком и зеленая вязаная шапочка.
— Вам куда?
— Туда, — махнула девочка рукой в сторону управления учебным отрядом.
— Значит, по пути.