Что самолеты были именно немецкие, ребята догадались сразу. Город далеко от фронта, и никогда им прежде не приходилось видеть самолеты немцев. Советские самолеты не походили на эти ни шумом моторов, ни силуэтами.
Ударили зенитки. Светлые облачка разрывов возникали и перед ведущим самолетом и внутри строя, но фашисты продолжали лететь, не меняя курса.
Потом клин начал распадаться. Самолеты легли на крыло, и со злым сверлящим воем на город полетели бомбы. Взрыв… Еще… Еще…
Ребята побежали по острову, потом бросились в воду, чтобы добраться до левого берега. Неподалеку находился плашкоутный мост. Через него можно попасть в город. Но когда Гурька и Николай подбегали к мосту, упала бомба и взорвала его почти у самого правого берега. Длинный хвост моста относило течением. А фашист, выйдя из пике, принялся расстреливать из пулеметов скопившиеся у моста автомашины и подводы. Напуганные до беспамятства люди бросались в воду. Одни тут же тонули, другие хватались за что попало, старались вплавь добраться до берега.
Ошеломленные Гурька и Николай смотрели на поднимающиеся над городом черные тучи пожаров.
Город горел в нескольких местах. Ветер усиливался, пожар быстро разрастался, отдельные очаги его соединялись, и зловещие клубы дыма становились все громаднее и уродливее, закрывая собой почти полнеба.
Гурька подумал о матери, которая должна к этому времени вернуться с завода, и закричал:
— Мама! Мамочка!
Наконец немцы улетели. Оставшиеся на переправе горожане сшибали замки у лодок, садились в них и направлялись на правый берег.
Ребята бросились к отчаливавшей лодке. Их не пускали, так как лодка была полна. Гурька все-таки сумел прыгнуть на нос.
Николай остался на левом берегу. Гурька сразу забыл о нем. Как и все, кто сидел с ним в лодке, он смотрел на горящий город и злился на хозяина лодки, который предусмотрительно унес весла, оставив только одно кормовое. С одним не очень-то скоро переплывешь широкую и быструю реку.
Наконец лодка ткнулась в правый берег.
Гурька стрелой влетел по крутому откосу в улицу. Он несся мимо горящих домов, вьюном проскальзывал в толпе, перерезал у самого радиатора автомашин дорогу…
А вот и дом.
Но деревянного одноэтажного домика с крышей из серой черепицы не было. На него упала кирпичная стена стоявшего рядом четырехэтажного здания, проломила крышу и потолок, и Гурька увидел нечто, отдаленно напоминающее то, что до сих пор он считал своим домом. Стены расползлись и походили на игрушечную клеть, сделанную из спичек, которую неосторожно задели и чуть не развалили совсем. На оголенной стене болталось на вешалке мамино пальто.
Около соседних домов суетились люди, тушили пожар, таскали куда-то вещи, плакали, проклинали немцев, а Гурька стоял один у развалин своего дома и не знал, что делать. На него никто не обращал внимания. Потом он стал спрашивать о матери. Нет, Анну Ивановну никто не видел. Может быть, она еще не вернулась с завода?
Гурька сел на землю и горько заплакал.
4
Мать не вернулась с работы ни в тот, ни на следующий день. Ее откопали из развалин на третий день после бомбежки и похоронили вместе с другими.
Гурька остался один. Родных в городе у него никого не было, и его приютила соседка, домик которой уцелел. Звали ее тётя Катя. Она работала в том же цехе, где и Мать. Детей у нее было трое: Маруська, Горка и Тоня — все меньше Гурьки. Мужа у тети Кати убили еще в самом начале войны. С тремя детьми ей жилось куда трудней, чем Анне Ивановне с одним Гурькой. Да что же делать? Тетя Катя была подругой Анны Ивановны. Пожалела Гурьку-сироту.
Гурька и сам понимал, что обременяет тетю Катю, и думал пойти работать на завод. Авось найдется и для него какое-либо дело. Ремесленники не старше его, а ничего — работают. Война забрала всех взрослых рабочих на фронт. Снаряды делать нужно — возьмут и мальчишку.
Гурька вспомнил, как в прошлом году летом он ездил вместе со школой помогать колхозникам убирать урожай. В колхозе тоже остались дряхлые старики, женщины да девчонки. Дочь хозяйки, у которой он жил, пятнадцатилетняя Дуняшка, работала трактористом в МТС. Она и трактор-то не могла сама заводить. Заведут ей, она и выедет в поле. Умается, за день, а работа еще не окончена. Переведет мотор на малые обороты, чтобы совсем не останавливать, ляжет под трактор и уснет. Увидит бригадир — она скажет, что чинила в машине что-нибудь да вот только сейчас задремала.
Ну, Гурька у станка не уснет! Если бы не малые годы да не отец с матерью, которые хотели, чтобы он учился и кончил семилетку, он давно бы поступил в ремесленное училище или прямо на завод, в ученики. Плохо ли, например, быть токарем? Отец вон токарем работал, зарабатывал хорошо, и уважением пользовался: любую вещь на своем станке мог выточить.
А от отца давно не было никаких вестей. Гурь-ка уже и на почте сказал, чтобы письма носили по новому, тети Катиному адресу. Тетя Катя написала Василию Михайловичу и про гибель Анны Ивановны (сам Гурька никак не мог писать об этом) и о том, что его сын сейчас живет с ней и очень ждет, когда отец приедет на побывку.
Пришла как-то тетя Катя с работы, а с ней молодой человек. Посмотрел он на Гурьку и спросил:
— Это ты Гурьян Захаров?
— Я.
— Я из райкома комсомола. Костюков моя фамилия. Здорово!
— Здравствуйте!
Костюков сел возле стола, положил ногу на ногу, вздохнул и спросил:
— Как жить думаешь, товарищ Захаров?
— На завод пойду.
Костюков посмотрел на Гурьку оценивающим взглядом, потом сказал:
— Хорошо. На заводе люди нужны. Можно и на завод. А учиться хочешь?
— Это в ремесленном, что ли?
— Нет, брат, не угадал. Мы для тебя поинтересней найдем место, где ты сможешь учиться.
— Поинтересней?
— Да. В школу юнгов хочешь? — А что это такое?
— Юнги? Это будущие моряки. Они тоже, как ремесленники, сначала учатся в школе, морской специальностью овладевают, а потом идут служить в Военно-Морской Флот. Моряками, значит.
Гурька воскликнул:
— Хочу, товарищ Костюков! А где есть такая школа?
— А ты знаешь, где находится часть, в которой служит твой отец?
— Полевая почта номер 42 765.
— Ну, а где эта самая полевая почта? То-то!
Военная тайна. Школа юнгов тоже военная. Где она находится, узнаешь, когда приедешь на место.
Она ведь тоже — полевая почта. Значит, согласен?
— Согласен! Ну, как же! Очень даже согласен, товарищ Костюков!
— Правильно!
Но тут Гурька вспомнил об отце.
— А если папа приедет?
— Когда он приедет, еще неизвестно, — вмешалась в разговор тетя Катя. — А если и приедет, тебя все равно с собой не возьмет. Опять же один останешься.
— Отцу мы напишем, — сказал Костюков. -
Он и тебе и нам спасибо скажет. Встретишься с ним, да каким встретишься! Моряком!
5
Гурька оформлял документы, проходил осмотр в военно-медицинской комиссии.
Ему очень хотелось повидаться с Николаем, рассказать о своем решении поехать учиться в школу юнгов. И он сделал бы это немедленно, да боялся выдать военную тайну.
Костюков, правда, ничего не сказал ему, можно ли говорить товарищам, что он, Гурька, едет в школу юнгов. Но раз место, где она находится, является военной тайной, то, может быть, вообще не следует ни с кем говорить об этом?
Уедет Гурька, и будет присылать Николаю письма, обратный адрес — полевая почта номер такой-то» Николай не будет знать, что и подумать. Скорее всего решит, что Гурька уехал к отцу на фронт. Писать в письмах о месте и подробностях службы не полагается. А Гурьку так и подмывало сходить к Николаю и поделиться с ним своей новостью. Когда его отправят в школу юнгов, в райкоме не говорили. Может, завтра же придется уезжать. Должен же он повидаться с другом перед отъездом. Кроме того, они с Николаем конструировали проекционный фонарь.