Выбрать главу

— Назад.

— Хорошо, там будет лучше, — наставник кивнул. А я…

А я оказался в объятом революцией Петербурге, сжимая во вспотевших руках осекшийся «смит-вессон» отца.

Я успел только подумать, что смогу, наверное, приспособиться к любому идолу, будь это Революционное правительство или марионеточный царь, как дверь в комнату выбили и вошел запыхавшийся комбриг, шевеля щеточкой усов над губою.

Эпилог.

Я правда привык. К Ленину привык, да и Сталина воспринял спокойно. Для меня важным было научиться жить в новом пространстве, в новом времени, в новой России, хотя, простите, это уже был Советский Союз.

Вошедший с комнату усатый комбриг поинтересовался, есть ли еще кто в доме, а потом вдруг спросил:

— Парень, пойдешь работать в моем хозяйстве? Ты, вижу, сильный, а мне подспорье кой-какое нужно.

Много лет назад — десять минут назад — я бы отказался и взвел бы курок вновь, но сейчас только кивнул. Поднялся с пола и сунул револьвер за пояс домашнего халата. Смешно я смотрелся, должно быть.

Я прижился, и дядя Толя вовсе не оказался извергом нового режима. У него в ходе революции появился маленький дом под Москвой, с которым он не знал, как управляться, две коровы и козы. Я тем более не знал, с какой стороны к этому подойти, но быстро нашел выход — меня споро и на практике обучали деревенские ребята, с которыми, кроме всего прочего, периодически приходилось драться.

Потом я снова вернулся в Москву. Речи ни о каком Северном Возрождении, конечно, и не шло, это так и осталось на уровне детской мечты. Я преподавал в школе немецкий язык, и иногда читал лекции по Германии в Московском университете. Не очень часто, чтобы не подумали ничего плохого.

В 39-ом я уже знал, что быть беде. Я слушал радио, и читал газеты, иногда даже немецкие, если удавалось их получить на кафедре военного перевода вуза, где работал мой сосед. Проститься на фронт было бессмысленно, но я просился. Воевать меня не отправили, — возраст не тот — а вот переводчиком — за милую душу. Мои робкие возражения о том, что я переводчик с немецкого, а воюем мы с финнами, силы не имели.

Я шел мимо школы, в которой записывали призывников, держа портфель так, как будто там не военный билет, а как минимум противотанковая мина. Вдруг меня что-то толкнуло под руку, заставляя свернуть с дороги, и я шагнул прямо в приветливо распахнутые двери. Я уже был призван, мне бояться было нечего, и я оглянулся через плечо, кивком и улыбкой благодаря своего хранителя, кем бы они ни был и какую ошибку не совершил.

За столом с разложенными хаотично бумагами сидел Анатоль. Двадцать два прошедших года выдубили его черты, вырезали лишние морщины. Взгляд стал спокойнее и потерял свою режущую грань, он смотрел устало и отчужденно. Из-под парты видны были два протеза. Ветеран Первой мировой.

— Анатоль! — пораженно выдохнул я, а он поднял на меня глаза, не узнавая первые секунды.

— Да тихо ты, Галахов. Товарищ Анатолий Броневской я.

— Да и я, — как-то смущенно ответил я, — Михаил Алексеев я.

Так-то. Я не без уважения разглядывал его — этого хмурого фронтовика без ног. Он смотрел на меня странно — конечно, учитель немецкого, что тут такого. А может, он вообще не ожидал, что я выживу. Я сглотнул комок в горле и отчужденно поинтересовался:

— Слышал что-то про остальных? — с ним мне было все предельно ясно.

— Годенгельм в Гражданскую похоронил сестру и эмигрировал в Германию, пишет иногда. Правда, письма доходят через раз — опасный элемент, все такое. Осип погиб на следующий месяц после своего чудесного спасения — загнулся от воспаления легких. Это ему за Павла прилетело, думаю. Я уныло кивнул.

— А Грегорович?

Товарищ Анатолий Броневской неожиданно улыбнулся.

— Выйдешь из школы, пойдешь налево до ДК, будет тебе Серега. Давай, дуй уже.

— Пока, пока. Рад был увидеть…товарищ, — меня со спины подпирали добровольцы. Навалять Финляндии хотелось всем. Я вошел в ДК, превращенный в госпиталь для первых раненных.

— Мне нужен Грегорович, — я изловил за локоть медсестричку, пробегающую мимо. Та буркнула «нет такого» и помчалась дальше. Но я уже видел Сергея сам, и двинулся к нему, раздвигая суетящихся людей, как это любил делать он сам. Подошел, потянул за плечо, не испугался раздраженного взгляда.

— Миша, — констатировал он.

— Сережа, — согласно кивнул я и добавил. — Действующий капитан медслужбы, как я погляжу.

В следующий раз мы встретились в 42-ом, уже в другом госпитале. Я был легко ранее при обстреле, а он — мертв.