«Она ведь у меня боевая… Она у меня коммунистка».
Владыкин боялся Нины, трусил перед ней и часто думал, что если б не она, он давно спился бы. В этом он не ошибался. Ему необходимо было чувствовать все время чей-то окрик.
Владимир любил после попойки пойти к Нине каяться, плакать и ругать себя.
— Ну вот, даю тебе слово, Нина, что с этого дня бросаю пить. Сейчас лягу спать. Завтра с утра за работу. Только не сердись, Нина.
— Я не сержусь. Мне-то какое дело!..
— Вот видишь, ты сердишься… Прости меня, Ниночка. Я так виноват перед тобой… Я негодяй… Хочешь — все время буду сидеть дома и работать? Запри мои сапоги, — предложил он неожиданно. — На, спрячь деньги…
— Да ну тебя к дьяволу! Как это все противно! — говорила Нина.
Владыкин хотел, чтобы жена с ним обращалась сурово, устраивала ему скандалы, требовала от него отчета в деньгах. Он любил каяться и плакаться перед Ниной. Она старалась в такие дни дома не ночевать и как можно реже видеть его.
В квартире Онегиной имя Нины не упоминалось. Первый, кто произнес это имя полным голосом, был Миша. Ирина с удовольствием услышала, что Нина «похварывает», как выразился Владыкин. «Она у меня похварывает».
— Бедняжка, — заметила Ирина Сергеевна.
Онегина увидела в этом некоторую неполноценность соперницы, это придало больше смелости. Еще после встречи в театре Ирина Сергеевна, решив, что Нина ни о чем не догадывается, подумывала, как бы в наиболее обидной форме сообщить ей об этом. По расчетам Ирины Сергеевны, Нина немедленно должна была покинуть Владыкина. Если же останется все по-прежнему, то по крайней мере будет приятно сознавать, что самолюбие этой коммунистки в достаточной мере уязвлено. И вот, когда Владыкин на несколько дней отлучился из Москвы, Онегина послала ему на дом лимонных хризантем и письмо в плохо запечатанном розовом конверте.
Был выходной день. Нина только что в мыльной пене помыла волосы и теперь, перевязав, как чалмой, мохнатым полотенцем голову, пила чай и читала газету. Она искренне обрадовалась лимонным хризантемам.
— От кого это?
— От актрисы Онегиной, — ответил посыльный и ушел.
Нина не имела привычки читать письма, адресованные мужу, и не любила, когда Володя распечатывал ее письма. Но имя Онегиной, цветы, розовый надушенный конверт — все это было любопытно.
«Милый Вово», — начиналось письмо. И дальше в интимных выражениях Ирина уведомляла, что сегодня как раз годовщина «наших наслаждений». Все необходимые приготовления к этому «сладчайшему юбилею» она уже сделала и думает пригласить только Синеокова, Бориса, Женю Фитингоф и еще кое-кого из посвященных в «нашу тайну». В постскриптуме Онегина писала, что как ей ни тяжело пребывание в «подполье», но она довольна и тем, что он с ней по-настоящему счастлив. «Теперь не так пресна твоя жизнь с болезненной женой. Бедняжка! Мне ее даже жаль. До свидания, мой талантливый Вово. Мои руки соскучились по твоей могучей шее. До свидания-дания-дания!..»
Нина покраснела до корней волос. Она сразу почувствовала себя очень усталой и разбитой… «Ну да, все знали… И Синеоков… Вот почему этот трус и приспособленец с таким презрением меня оглядывал… И Женя Фитингоф… Вот почему я замечала в ее глазах ко мне жалость… Ну да, я жалкая… Боже мой, как я обманута!..»
Нина позвонила Левашеву. Илья сказал, что он давно об этом знал, но не рассказывал Нине, потому что не хотел ее огорчить.
— Как глупо! Это просто подло! Ты знал, что меня обманывают, и молчал. Это предательство! — говорила Нина голосом, полным отчаяния и слез.
— Пойми, Ниночка… Я много думал… Но не решался… Ты понимаешь…
— Ничего я не понимаю!
— Хочешь, я приду к тебе сейчас и все объясню.
— Можешь не приходить. Ты мне не нужен, — резко сказала Нина и положила трубку.
Она легла на диван и громко заплакала. Как в детстве. Навзрыд…
Уже два раза звонили и стучали в дверь. Нина не хотела открывать. Ей никого не хотелось видеть. Однако продолжали звонить.
— Кто там?
— Это Колче, — услыхала она из-за двери робкий голос.
Она не разобрала фамилии, да это ей все равно.
— Зайдите попозже.
— Я на одну минуточку… Проходил мимо… Мне Владыкин сказал, что вы больны.
— Где вы видели Владыкина? Где Владыкин? — закричала Нина и, не помня себя от бешенства, рванула дверь.
На пороге стоял Миша.
— У Онегиной, — смущенно сказал он.
Нина удивилась, узнав того самого мальчика, которому она уж когда-то открывала дверь и о котором в то утро так нежно расспрашивала у Володи. «Неужели и этот знал?..»