— Звони! Звони! — кричал с визгом Евсей и матерился. — Звони, председатель!
— И па-а-зван-ню-у, — решительно прорычал Ксенофонт Ксенофонтович и взял телефонную трубку.
Евсей до самого прихода сотрудника молчал. Сидел, посвистывал и ногой постукивал о ножку стола, изредка презрительно оглядывая Колче, который теперь лежал на кровати и усиленно курил, заложив руки за голову.
Увели Евсея. Дождь горстью крупных капель ударил в окно. Покачивались деревья. Ксенофонту Ксенофонтовичу стало невыносимо жаль Евсея. Его мучила совесть. «Как это я так?» Он удивился своему поступку и очень огорчился.
Когда пришла Елена Викторовна, он ей рассказал обо всем.
— И хорошо сделал, — одобрила она.
Елена Викторовна в это время пила чай с молоком и, как показалось Ксенофонту Ксенофонтовичу, очень самодовольно надкусывала принесенное с собой пирожное с кремом. Она часто после работы или заседания приносила с собой в портфеле кондитерские изделия.
— Конечно, — сказал раздраженно Ксенофонт Ксенофонтович, — по-твоему, предавать товарищей — это очень хорошо.
— Я не понимаю тебя, — заметила Елена Викторовна, пальцем стирая с губы выдавленный крем.
— А что ты понимаешь? — злобно перебил Ксенофонт Ксенофонтович. — Ничего ты не понимаешь!
— Чего ты злишься? Противно слушать, — обиделась Елена Викторовна.
— А мне противны такие люди, как ты, которые легко могут предавать. Общественница! Савонарола. Развратили всех… Это все из-за тебя.
— Болван! — отчеканила Елена Викторовна, посмотрела на него с ненавистью и встала, чтобы уйти.
Этого меньше всего желал Ксенофонт Ксенофонтович. Ему хотелось ругаться, грызться, и он поспешил ее остановить градом обидных слов:
— Бездельники! Бюрократы! Паразиты! Ничего не делаете, обжираете рабочих.
— Как ты смеешь! — повернулась к нему Елена Викторовна. — Ты не смеешь! — крикнула она, готовая на него броситься с кулаками.
Только этого и надобно было Ксенофонту Ксенофонтовичу.
— Все равно, — сказал он, на этот раз чересчур спокойно, — как ни старайся, тебя в партию не запишут. — Он знал ее больное место и это произнес особенно четко и уверенно. — Хуже нет, — прибавил он, — когда беспартийные стараются быть ортодоксальней коммунистов. Савонарола!
В это время вошел Миша. Он все слышал из своей комнаты и теперь вошел и поразился.
Маленькая мать стояла, разъяренная, сжимая кулаки, против богатыря-отца.
Несмотря на огромную разницу в росте и весе, они были похожи друг на друга.
«Какие они оба противные!» — подумал про них Миша и сказал с отвращением:
— Как вам не стыдно!
— Пшел в свою комнату! Не вмешивайся не в свое дело, щенок! — брезгливо прикрикнул отец.
— Я тебе покажу, какой я щенок! — крикнул Миша и изо всей силы стукнул кулаком по столу так, что зазвенела мамина чашка с недопитым чаем.
— Он имеет право вмешиваться. Он — комсомолец, а это политическое дело! — кричала мать.
— Вот вы какие!.. Сидите на моей шее, — произнес жалобно Ксенофонт Ксенофонтович и уже у дверей своей комнаты, кивнул злобно в сторону Миши, прибавил: — Правду говорил Евсей, что вот из таких молодчиков готовят фашистов…
Все разошлись по своим комнатам и в течение многих дней избегали друг друга.
Однажды Ксенофонт Ксенофонтович прочел в «Правде» письмо в редакцию за подписью Евсея. Евсей очень убедительно и искренне писал, что до сих пор вся его работа в рядах меньшевистской партии была предательской по отношению к рабочему классу. Он призывал всех товарищей, которые его знают, порвать со II Интернационалом, оплотом капиталистов, и честно работать с советской властью… «Единственная защитница трудящихся… правильно руководимая ленинской партией… Надо отдать весь мозг, все свои силы стране строящегося социализма… Отечество мирового пролетариата».
— Ото плут! — сказал весело по-украински Ксенофонт Ксенофонтович. — Ото мошенник! Ото стервь! — и с газетой в руках вошел в комнату к Елене Викторовне и попросил прощения…
В общем, Миша был доволен своими родителями — ведь могли быть и хуже.
Если Миша еще не знал, какова будет его основная специальность, то зато он твердо был уверен в том, что живопись — это его побочное занятие. Его учитель, художник Яхонтов, был другого мнения. Он говорил Мише:
— Ваше основное занятие — живопись, живопись, живопись, а все остальное чепуха. Вы — талант. Поймите раз и навсегда: вы — талант, а таланты так же редки, как крупные алмазы.