Миша дрожал от негодования.
— Я же ему говорил, он не хочет, — сказал Ясиноватых и вдруг, отрываясь от желтой папки с бумагами, что-то вспомнил и обратился к Мише: — Клоп с ним, с раввином… Но вот что, ты уже был в совхозе?
— Нет. Я и зашел сказать, что не могу поехать.
— Почему? Ведь еще пять дней тому назад тебе было об этом сказано?
— Я был занят.
— Сегодня же, Колче, поезжай в совхоз и проверни там это дело. Это надо спешно сделать. Мы над ними шефствуем, и они там ждут… Как же ты так не поехал?
— Я заканчиваю картину и готовлюсь к отъезду в Москву. Мне некогда, — важно заявил Миша.
— А тебе райком прикажет в порядке комсомольской дисциплины, — вмешался опять Галузо. — И еще неизвестно, пустят ли тебя в Москву…
— Кто меня не пустит? Не ты ли? — И Миша презрительно посмотрел на Галузо.
— А хоть бы и я. Вот поставим вопрос на ячейке и не пустим в Москву. И так ребят не хватает… Езжай-ка лучше в совхоз и не смотри на меня, как демон.
— Тебя это не касается, — вскипел Миша. — Захочу — поеду, а захочу — не поеду!
— Вон ты ка-ко-ой! — произнес протяжно Галузо и свистнул. — Слышишь, Ясиноватых, что он сказал? Ему плевать на комсомольскую дисциплину.
— Я этого не говорил, Галузо. Ты не преувеличивай.
— Ишь, какой гордяк нашелся!.. Вот прикажет тебе Ясиноватых — и поедешь в совхоз, и на крышу полезешь, и в пекло полезешь, если ты настоящий комсомолец, — сказал Галузо нарочно громко, чтоб слышал Ясиноватых.
— Настоящий ли я комсомолец, не тебе судить об этом, Галузо, — рассердился окончательно Миша. — А глупые распоряжения я выполнять никогда не буду, кто бы мне ни приказал.
— Почему глупые? — сказал вдруг удивленно Ясиноватых, отодвигая в сторону желтую папку с бумагами. — Ехать в совхоз это не глупое распоряжение… Вот что, Колче: мне это надоело. Сказано тебе ехать, значит, надо ехать, — добавил он строго.
— Никуда я не поеду…
— А тебе прикажут в порядке комсомольской дисциплины…
— Глупости, никто мне ничего не прикажет.
— Слишком ты умен, Колче… А вот я вам приказываю.
Сейчас говорили все трое.
— Я не поеду.
— Нет, поедешь…
— Заставят!
— Никто меня не заставит!
— Райком тебя заставит!
— Я вам приказываю, товарищ Колче, в порядке дисциплины.
— Я сказал — не поеду, и не поеду. Мне надо дописывать картину, и я собираюсь в Москву.
— Тогда поставим вопрос о вашем пребывании в комсомоле…
— У такого, как Колче, давно надо отнять билет.
— Возьми его! — крикнул Миша и дрожащими руками вынул из верхнего карманчика гимнастерки комсомольский билет и швырнул Галузо.
Галузо осторожненько взял билет и передал Ясиноватых. Тот молча спрятал его в письменный стол и злобно посмотрел на Мишу.
— Можете уходить!..
Миша хлопнул дверью…
Вечером Кольниченко полез на мокрую, скользкую крышу, под которой умирал раввин, и поставил антенну.
Раввин был несказанно рад, когда к его ушам прилепились наушники.
— Чтоб тише! — строго попросил он присутствовавших за дверью стариков и старух.
Сначала услыхал он далекую музыку, а потом — ничего.
«Услышать бы ее голос», — подумал раввин. Но он ничего не слышал.
— Тише!..
И вот опять музыка. Музыка кончилась, и сейчас кто-то поет. Это голос Тани. Несомненно, это поет она. Это поет Таня о девушке, которая заблудилась в лесу. Страшно ночью в лесу. У девушки глаза, как сапфиры, и она ночью в лесу. Раввин зажмурил глаза от наслаждения и увидел Таню. Вот она возле. Вот ее волосы — редька в меду. Наморщенная кожа у локтя. Она нагнулась над ним. Она дышит ему в лицо. И оттого, что она нагнулась, он видит светлую полоску, разделяющую груди. Груди шевелятся под блузкой, как белые голуби. Теплые голуби, с розовыми клювами. С ума сойти, так хочется их тронуть!..
— Я слышу ее голос, — прошептал раввин.
Самая истеричная старуха, стоявшая ближе всех у двери к замочной скважине (ей давно хотелось плакать), всплеснула руками и вскрикнула:
— Он слышит голос своей матери!
Все ворвались в комнату раввина. Плакали, ломали пальцы и извивались в горе. Один из стариков подбежал к раввину с какой-то бумагой и пером, обмакнутым в чернила.
— Подпишите, — умолял он его, — подпишите!
Это был давно заготовленный текст, где раввин должен был признать свои ошибки.