Выбрать главу

— Оч-чень хорошо… — сказал Праскухин, аккуратненько сложил справку, спрятал ее в бумажник.

Он пришел в ЦК, в тот отдел, где десять дней тому назад просился, чтоб его послали на партийную работу.

— Ты еще не уехал? — спросили у него.

— Я сегодня еду, — ответил он озабоченно. — Но вот что я хотел тебе сказать. — Он вынул справку и подробно рассказал о четырех шоферах, которые его возили в течение трех лет.

«Все эти шоферы пооканчивали высшие учебные заведения, а он просит такую мелочь, как послать его на партийную работу. Он с двадцать третьего года…»

— Это ловко, — перебил его мысли товарищ, которому он показал справку. — Это ловко, — повторил он, возвращая ему бумажку. — Говоришь, и пятый учится?

— Ну да, — ответил Праскухин.

— Это ловко, — еще раз сказал товарищ, закурил. — Ты слышал? — спросил он у сидящего напротив работника.

— Я слышал, — ответил тот с таким выражением, что, мол, его-то трудно удивить такими делами. И в свою очередь рассказал, как этим летом он был на переподготовке и командиром полка той части, куда он был призван, оказался бывший вестовой штаба, где он когда-то был комиссаром.

— Командир полка в мирное время — это не в гражданской войне. Это надо кончить Военную академию. Вот что это, — закончил он и тоже закурил.

— А вот я вам расскажу: у нас была домашняя работница, — вмешался в разговор и третий, который пришел сюда за каким-то делом и до сих пор сидел молча в стороне, — так эта домашняя работница сейчас работает сотрудником в институте у академика Иоффе…

— Хватит, товарищи! Надо работать…

Праскухин ушел, и у всех было такое впечатление, что он просто зашел сюда случайно, чтобы попрощаться перед отъездом. И у него самого было такое же впечатление.

Миша был недоволен своим разговором с дядей. Он думал, что был слишком болтлив и мало солиден и совсем не такой, каким хотел показаться Александру Праскухину. Он съездил на вокзал, привез на извозчике чемодан, одеяло и подушку, холсты и мольберт.

Миша спал на диване, когда вернулся Праскухин. В комнате пахло яблоками и красками. Праскухин разбудил его, сказал холодно:

— Я уезжаю, Миша. До свиданья. Будьте здоровы.

И только когда захлопнулась дверь и в коридоре стихли шаги Александра Викторовича, Мише стало невыразимо жаль, что он не успел с Праскухиным поговорить как следует и что тот его не понял. Хотел вскочить, догнать его, крикнуть: «Дядя!» — и все ему рассказать, и все ему объяснить. Миша ярко вспомнил весь этот нелепый утренний разговор с Александром Праскухиным и замычал от досады. И это «дзэт из дзэ квешен», и эта декламация Маяковского, и эта «реализация накопленного капитала»… Зачем это надо было? Как это все неумно!.. И вспомнил, что он сказал про яблоки: «сентябрьская медь и осенняя прохлада…»

— Ой, как это надуманно и плохо!.. — простонал Миша.

И вспомнил, что он сказал про маму и папу: «старики». Как это пошло!

Ему было мучительно стыдно за весь давешний утренний разговор с Александром Праскухиным.

Огорченный и усталый с дороги, Миша, не раздеваясь, заснул на диване.

У Миши было письмо от Яхонтова к профессору живописи Владимиру Германовичу Владыкину. Прежде чем пойти к профессору, Миша распечатал письмо, — вдруг там что-нибудь унизительное: «Подающий надежды… Мой ученик… Способный паренек…» Миша терпеть не мог этого жалостного бормотания. Письмо оказалось коротеньким, вполне достойным и без знаков препинания.

«Дорогой Владимир Германович… познакомьтесь с тов. Колче посмотрите его работы и вы увидите что это очень талантливый художник а самое главное ни на кого не похожий до свидания буду в Москве обязательно увидимся и еще поспорим…»

«С таким письмом не совестно», — и Миша тщательно заклеил конверт.

Профессор Владыкин жил на самой шумной улице — на Мясницкой. На десятом этаже. Лифт не работал. Миша насчитал триста пятьдесят девять ступенек. Он передохнул, поправил галстук и позвонил. Дверь открыла женщина, с первого взгляда чем-то напоминавшая Аделаиду. Она удивленно посмотрела на Мишу и серьезно, по-ребячьи, кивнула каштановой головой.

— Здравствуйте!

Она так тихо и робко уронила это «здравствуйте», что Миша смутился и, не глядя на нее, спросил как можно солидней:

— Товарищ Владыкин дома?

— Володя, к тебе! — крикнула она полным, свежим голосом и скрылась.

В высоких американских зашнурованных ботинках кирпичного цвета (трофей интервенции; таким ботинкам сносу нет, — кто воевал на колчаковском фронте, тот помнит эти ботинки, да и на деникинском они попадались, но реже; зато на деникинском хороши были английские кожаные безрукавки: мягкие, теплые — на фланельке, с шоколадными пуговицами) и в длинной рубахе с воротником, подпирающим подбородок, вышел молодой буролицый профессор Владыкин.