Вспомнив, что картины придет смотреть жена профессора, он окончательно расстроился. «Только этого не хватало, чтоб еще какая-то баба вмешивалась в мои работы! И почему я согласился? Надо было отказаться и уйти… Вот невезенье… И вчера то же самое… Этот дурацкий разговор с Праскухиным. Вот невезенье!..»
— Какой симпатичный ребенок! — сказала Нина, когда Миша ушел. — И как он смотрел на меня своими теплыми глазками! Откуда забрел к нам этот неказистый петушок, Володя?
— Из Белоруссии приехал. Сходи, посмотри. Яхонтов — помнишь того чудака-художника, что у нас в прошлую зиму обедал? — хвалит его, но я должен сказать тебе, что и вкус же у Яхонтова, — и профессор издал кархкающий звук.
— Когда ты отучишься от этого «хырр»? — заметила Нина. Она стояла у окна, сосредоточенно что-то разглядывала. — Это очень противно.
За окном брезентовое небо, темно-красные крыши, черные провода; к стеклу прижались, нахохлив перышки, два голубя с неподвижными глазами незабудок.
и папа нагибался, целовал еще сонную шейку Нины. Нина думала, что у папы мармеладные губы, крепче стискивала глаза, складывалась перочинным ножичком и нарочно громко храпела, как взрослая.
— Ах, ты так? — говорил папа.
Он знал все ее хитрости и — залезал холодной ладонью под одеяло. Нина немедленно вытягивалась, разжимала веки. От папы пахло одеколоном и табаком. Папины седые усы, его черные глаза, солнце на потолке и солнце на умывальнике — это детство. Это и сейчас иногда снится.
Нина не любила вставать, придумывала всякие причины, как бы дольше поваляться в кровати.
— У меня пузо болит, — жаловалась она, корчилась и хваталась за щеку, будто у нее болели зубы. — Ой-ой, как болит!
— Врешь, маленькая крыса, врешь, — и папа стягивал одеяло.
А Нина не давалась и просила:
— Ну папочка, ну дорогой, ну миленький, ну золотой, ну еще немножечко.
Тогда папа шел к Петиной кроватке, а Петька выпрыгивал оттуда — и прямо к Нине. Они обнимались, смеялись и дрыгали ногами — устраивали мельницу.
Папа хватал их за пятки. Петька вырывался, а Нинину пятку папа крепко держал в руке и говорил:
— Сейчас отвинчу и съем, как клубничное мороженое.
Тут поспевал на помощь Петя, спасал Нину, и они опять лежали вместе, дрыгали ногами, устраивали мельницу.
Папа сидел возле усталый, просил:
— Дети, серьезно, вставайте, а то там все остынет. Сегодня же воскресенье.
Нина не любила обливаться холодной водой — тельце ее сжималось, дрожало. Гимнастику она тоже не любила. Петя все это проделывал добросовестно. Потом они сидели в столовой, и Нина пила какао из блюдечка с золотыми ободками. Напротив сидел Петя, макал баранку в какао и все время под столом размахивал ногой, чтоб задеть Нину. Нина на это не обращала внимания, пальчиком разводила капли какао на клеенке и отгоняла мух. Папа пил чай и читал газету. Такое утро и запах клеенки — это детство. Это и сейчас иногда снится. После завтрака все шли в сад. Папа без шляпы. На нем белый китель. Цветет жасмин, звонят колокола, и облака совсем тюлевые. В этот день обедали все вместе, а на ночь, как всегда, давали простоквашу. Папа укладывал спать.
Он тушил свет и уходил к себе, а дети не спали. Нина рассказывала страшные истории. Петя любил слушать, но очень просил ее перестать, потому что темно и он боится. Самые страшные истории — это про хронят. Хронята — такие большеголовые, горбатые существа, с детскими ручками. Они сильные уроды и живут на чердаке. Днем спят, а по ночам бродят стайками.
— Слышишь? Это они топают по крыше.
Хронята — злые, завистливые, едят покойников, все что попало и пьют помойки.
— Слышишь? Топают по крыше своими кривыми ножками.
Вчера Нина вместе с Дарьей пошла на чердак за бельем и заигралась с маленьким хроненком — уж очень он был симпатичный, и не заметила, как Дарья ушла, а она осталась одна. И ей стало жутко. Большие хронята почувствовали, что ей жутко, проснулись, обступили ее со всех сторон и тоненькими злобными голосками запищали.
— Зачем трогаешь нашего детеныша-а?..
Обступили со всех сторон и стали щекотать, хотели выколоть глаза и сделать горбуньей, но она вырвалась, и теперь они ее ищут.