Сергей Львович взглянул на часы и засуетился.
— В самом деле, давно пора, — сказал он, — жена в Питере дожидается, да и хотелось бы нынче вечером побывать с нею у одних знакомых, до переезда их на дачу. До свидания, господа! Очень рад, что познакомился.
С покровительственной миной пожав на прощанье руку гувернеру и ближайшим лицеистам, он в сопровождении обоих сыновей направился назад к лицею.
— О чем я хотел попросить вас, папенька… — вкрадчиво заговорил по-французски Левушка и запнулся.
— Вперед знаю, — благосклонно улыбнулся отец и щипнул его ласково за ухо. — Все денежки свои промотал. Так ведь?
— О нет, не промотал… Но надо, знаете, давать на чай сторожам, обзаводиться всякой всячиной…
— Наизусть знаю! — перебил со вздохом Сергей Львович и достал из кармана бумажник. — Вот тебе пять рублей. Будет с тебя?
Леон порывисто поцеловал отцовскую руку, подававшую ему кредитную бумажку.
— О, конечно!
— Ну, а вот тебе, так и быть, еще пять в придачу: на орехи.
— Не знаю, как и благодарить вас!.. А Александру, папенька? — наивно добавил он.
Отец сдвинул брови и, нерешительно роясь в бумажнике, через плечо оглянулся на старшего сына.
— Да тебе разве нужно?
— Нет! — коротко отрезал тот и крепко стиснул губы, точно боясь проронить лишнее слово.
— Очень рад, потому что у меня и без того, по случаю переезда, пропасть расходов, — с довольным видом сказал Сергей Львович, опуская бумажник обратно в карман.
Когда бричка, увозившая отца, скрылась из виду, Левушка обратился с вопросом к старшему брату:
— Да ведь у тебя, Александр, нет ни копейки? Ты недавно еще, я знаю, занял три рубля у Горчакова…
— А тебе что за дело?
— Да вот, возьми себе одну-то бумажку. Поделимся по-братски.
— Спасибо, брат… У меня из няниных денег остались еще старый червонец да петровский рубль… Но я не хотел их трогать…
— Ну, понятное дело. Бери же, сделай милость! Мне пять ли, десять ли рублей — все одно: живо пристрою.
Оставя в руках брата одну из пятирублевок, Левушка убежал с другой, чтобы "живо ее пристроить".
Глава III
Предатели друзья
Предатели друзья
Невинное творенье
Украдкой в город шлют
И плод уединенья
Тисненью предают…
"Вестник Европы", издававшийся до 1803 года Карамзиным, потом некоторое время — Жуковским, а в 1814 году — Измайловым, был любимым журналом лицеистов. Поэтому едва только приходил с почтой новый номер этого журнала, как лицеисты просто дрались из-за него. То же было и с последним майским номером. На этот раз он ранее других очутился в руках Пушкина.
— Дай-ка мне немножко взглянуть, Пушкин, — сказал, наклоняясь над сидящим, Дельвиг, — я тебе сейчас возвращу.
Он отвернул обложку, чтобы пробежать содержание книжки.
— Ну что, ничего? — послышался сзади другой, тихий голос Пущина.
— Странное дело: ни того, ни другого! — ответил вполголоса же Дельвиг.
— Я ведь так и предсказывал тебе! Но ты не хотел…
— Что вы там шепчетесь? — обратился теперь к двум друзьям Пушкин.
Дельвиг как будто смутился. Пущин с усмешкой заглянул в глаза Пушкину.
— Мы справлялись, нет ли тут одного знакомого стихотворения, — сказал он.
Дельвиг дернул его за рукав; но было уже поздно.
— Какого стихотворения? — спросил Пушкин.
— Да твоего — "К другу стихотворцу".
— Клянусь вам, господа, я и не думал посылать его в какой бы то ни было журнал…
— А мы с Дельвигом были уверены, что ты скромничаешь: что это был тебе запрос от редактора в восьмом номере "Вестника".
— Запрос?
— Ну да; неужели ты не заметил?
Напрасно Дельвиг, из-за спины Пушкина, поднес палец к губам. Пущин, будто ничего не замечая, взял со стола восьмой номер "Вестника Европы" и тотчас отыскал требуемую страницу.
— На вот, читай сам, — сказал он. Пушкин прочел следующее:
От Издателя
Просим сочинителя присланной в "Вестник Европы" пьесы, под названием "К другу стихотворцу", как всех других сочинителей, объявить нам свое имя, ибо мы поставили себе законом не печатать тех сочинений, авторы которых не сообщили нам своего имени и адреса. Но смеем уверить, что мы не употребим во зло право издателяи не откроем тайны имени, когда автору угодно скрыть его от публики.
— Действительно, довольно странно, — задумчиво произнес Пушкин, — что другой поэт выбрал как раз то же заглавие, что и я. Но вы оба, я думаю, очень хорошо помните, что свое стихотворение, вместе с другими негодными, я бросил в огонь.
— А если бы оно, паче чаяния, спаслось? — спросил Пущин. — Ведь оно, что ни говори, было очень и очень годно.
— Иконников-то расхвалил его.
— Ну вот. Так отчего бы ему не украсить страниц журнала?
В полминуты Пушкин изменился два раза в лице. Он вскочил со стула и, схватив под руку обоих друзей, потащил их вон из читальни.
— Послушайте, господа, — настоятельно приступил он к ним, остановясь в коридоре, — говорите уж начистоту: это ваши штуки?
— Знать ничего не знаем… — начал Дельвиг.
— Ведать не ведаем, — досказал Пущин. — Стихи — может быть, твои, может быть, и чужие. Если твои, то читатели тебе только спасибо скажут; если же чужие, то тебе от них ни холодно, ни жарко.
— Но согласитесь, господа, что я не давал никому права публиковать мою фамилию…
— А ты как бы подписался?
— Да, разумеется, не полным моим именем.
— Например?
— Например, вместо фамилии Пушкин одни согласные буквы наоборот: "Н. К. Ш. П.".
— Но тогда автором могли бы счесть, пожалуй, твоего дядю Василия Львовича.
— Ну, так впереди этих букв я выставил бы свое имя: Александр.
— Александр Н. К. Ш. П.? Очень хорошо. Так и будем знать.
— Что, что?
— Ничего! — отвечал Пущин.
Так Пушкин от заговорщиков ничего и не добился. Но каждую новую книжку "Вестника Европы" он ждал уже теперь с лихорадочным нетерпением. В первом июньском номере опять-таки ничего не оказалось. В следующем же хотя и не было послания его "К другу стихотворцу", зато совершенно неожиданно появилась за подписью «Русский» новейшая ода Дельвига "На взятие Парижа".
— Слышали, слышали, господа? — раздавалось по всем комнатам и переходам лицейским: — Дельвиг печатается в "Вестнике Европы"! Каков тихоня! Недаром говорится, что в тихом омуте черти водятся.
Один Пушкин молча пожал руку своему другу и посмотрел ему вопросительно в глаза. Но Дельвиг ответил только крепким рукопожатием и с виноватой улыбкой потупился.
Профессор русской словесности Кошанский по праву мог бы также гордиться этим первым плодом выступившей перед публиков лицейской музы; но его не было уже в то время в Царском: он занемог (как сказано выше) тяжелою болезнью, которая на полтора года удалила его из лицея. Временный же заместитель Кошанского, молодой адъюнкт-профессор педагогического института в Петербурге Александр Иванович Галич, успевший в короткое время своим мягким, открытым нравом расположить к себе лицейскую молодежь, сердечно поздравил Дельвига с первым печатным опытом.
— Почин дороже денег, — говорил он, — вы, барон, открыли дверь и другим товарищам вашим в родную литературу. Бог помочь! А чтобы достойно отпраздновать этот почин, я прошу вас и всех ваших друзей поэтов в мою хижину на хлеб-соль.
— Ваше благородие, позвольте узнать, — допрашивал, немного спустя, Пушкина лицейский обер-провиантмейстер и старший дядька Леонтий Кемерский, — какое такое празднество нонче у Александра Иваныча?