— Еще!
— Ишь, разнежился! Хватит, Эп!
Дальше особых разногласий не возникло, лишь когда я признал женский и мужской пол равными, Валя заметила, что женщины, наверное, хуже, а когда на вопрос, кто у нас глава семьи, ответил, что наша семья безголовая или двухголовая и что так и надо, Валя уверенно заявила, что это ошибка и что во главе семьи должен стоять мужчина, и даже пристукнула кулаком. На этом совместный труд наш закончился, Валя пожала мне руку, сказала, что по анкетным данным я парень хоть куда, а без анкет еще лучше, и вдруг спохватилась:
— Уроки-то, Эп! Я же еще уроки не сделала!
— А где же ты была до пяти? — спросил я.
— На свидании, — отшутилась она.
— А почему днем?
— Потому что вечером с тобой. — Она вскинула руки мне на плечи, ткнулась лбом в грудь, но, почувствовав, что я собираюсь обнять ее, живо отстранилась: — Все, все, Эп!.. Уж нельзя просто так прислониться!
— Нельзя.
— Проводишь?
— Через полчаса.
— Нет, Эп, сейчас. А то не успею.
— Уроки, уроки! — вздохнул я. — Они отравляют даже вот такие редкие минуты!.. Валя, а давай сегодня забудем про уроки, а! Сегодня было так хорошо!
— Не могу, Эп. Когда вечер, а уроки не сделаны, меня прямо сверлит всю! Хуже, чем голод.
— Ну десять минут!
— Эп!
— Ну хоть пять!
Валя покачала головой.
Я оделся и хмуро приоткрыл дверь нарочно лишая себя прощального поцелуя и этим думая наказать Валю, но она прижала дверь ногой и молча, чуть исподлобья, осуждающе-выжидающе уставилась на меня. Я не выдержал и поцеловал ее в щеку.
Было прохладно. Я накинул на Валины плечи свой плащ, оказавшийся ей почти до пяток, и взялся за пустой, как у инвалида, рукав.
Застекленные двери железнодорожных касс, сверкая, беспрерывно мотались, и люди, как пчелы у летка, так неугомонно сновали туда-сюда, что даже странным казалось, что они не взлетают, как пчелы.
Валя кивнула на кассы.
— Эп, давай купим билеты куда-нибудь далеко-далеко и без числа. Когда захотим, тогда и уедем.
— Вдвоем?
— Вдвоем.
— Давай.
Я запустил руку в карман плаща, нащупал сквозь тонкую материю Валину руку и сжал ее.
— Эп, — шепнула она, — я тебе завтра что-то скажу.
— Что?
— Что-то… Очень важное!
Я вздрогнул.
— Скажи сейчас.
— Сейчас этого еще нет.
— Чего этого?
— Ну того, что я хочу сказать.
— А откуда ты знаешь, что это завтра будет?
— Да уж знаю.
— А раз знаешь, можешь сказать сейчас.
— Нет, Эп, пока не сделаю, не скажу!
— Хм!.. Э-э, а завтра мы не сможем встретиться, — огорченно протянул я. — Завтра моя комиссия будет весь день обрабатывать анкеты. Я же председатель.
— Значит, послезавтра, в субботу.
— Послезавтра форум.
— Ну, тогда в воскресенье.
— Нет, Валь, это очень долго!
— Не долго, Эп. Было дольше.
— Тогда вот что, — вздрогнув, сказал я, осененный внезапной мыслью. — Завтра в двадцать один ноль-ноль я выйду в эфир. Лови меня. Я тебе тоже что-то скажу, ладно?
— Ладно, — тревожно согласилась она.
— Сверим часы.
У перекрестка Валя свернула к трамвайной остановке. Я послушно брел рядом, не желая больше ни продлевать свидание, ни даже о чем-либо говорить. Таинственное обещание Вали и мое собственное, сумасшедшее, окутали меня вдруг каким-то усыпительным теплом. Мысленно я уже перенесся туда, в завтрашний день, пытаясь угадать ее слова и повторяя свои, и поэтому расстался с Валей легко, почти радостно, словно это расставание приближало миг неведомых откровений…
Глава восемнадцатая
Валиных шпаргалок я не носил в школу, чтобы не выказывать своего неожиданного старания, стихи зубрил про себя, а бумажки, на которых то и дело писал новые слова, комкал и выбрасывал, так что никто в классе не догадывался, что я на всю катушку занимаюсь английским. Не знал и Авга. Эту неделю он не заходил к нам — утрами встречались на улице, а после уроков я задерживался со своей анкетной комиссией.
Отец с мамой укатили куда-то раным-рано. Я завтракал один, в десятый раз прокручивая на маге сцены в продовольственном магазине, и как-то забыл про время и про то, что надо поторапливаться. Смотрю: Шулин на пороге.
— Эп, ты жив?.. Я думал — помер! Кричу-кричу, свищу-свищу — хоть бы хны! Мы же опаздываем! — посыпал он, прокрадываясь ко мне в кухню, но вдруг замолк и настороженно остановился, прислушиваясь. — Что это?