Это было сказано значительно позже, когда октябрьский перелом развел нас по разные стороны идейных баррикад. А. тогда я к этому еще только шел. Но шел. И следующим шагом был мой доклад на нашем тайном ученическом кружке. Были у нас и такие, не революционные, а так, на разные темы, мыслительные. Вот там я и сделал доклад на тему «Есть ли бог?».
Первым ощутимым результатом этого доклада было то, что одна маленькая, как очаровательный воробушек, гимназисточка из Тарусы сначала набросилась на меня, доказывая, что все это чепуха, что я это где-то «содрал», затем влюбилась в меня, а потом, сразу же после окончания гимназии, вышла замуж за кого-то другого, своего, тарусского.
А я продолжал работать над этой своей, кровной темой, и она получила, уже после Октября, другое название: «Человек или божество?» и эмблему — гора Голгофа, на которой когда-то был распят Христос, над нею пятиконечная звезда, из нее молния ударяет в стоявший на Голгофе крест, он падает, и на его место водворяется красное знамя. А еще через несколько лет из этой темы получается сначала рукопись, а потом книга, моя первая книга «Буржуазия и религия», вышедшая в издательстве «Атеист».
К чему я рассказываю эту длинную историю? Чтобы со всей возможной полнотою и искренностью ответить на столь же искренний вопрос шестнадцати пробирающихся сквозь тернии жизни ребячьих душ: «Что вам помогло не потерять себя в жизни?»
Отвечаю: интересы, идеи и идеалы. Не «выпить и закусить», не «провести время», а нечто другое, более высокое и благородное, достойное человека, духовное. Это мне хочется сказать, кстати, и вообще нашему «младому незнакомому племени» словами замечательного педагога В. А. Сухомлинского: «Пустая душа подростка — это большая беда». Но у каждого поколения есть свои проблемы, свои задачи, которые оно призвано решать, и решать «на высоком уровне», на уровне своего века. А это поможет, всегда поможет и каждому «не потерять себя в жизни».
Помните, у Герцена: «По мере расширения интересов уменьшается сосредоточенность около своей личности, а с нею и ядовитая жгучесть страстей».
И все это зависит от того, как смотреть на человека и что в нем — и, с ледовательно, в себе — видеть.
Человек не губка. Если губку опустить в воду, она впитает воду, если ее опустить в керосин, она впитает керосин. Но человек — творящее начало. Порождение слепой природы, оп внес в нее и силу познания и чистоту понятий чести и совести, и при желании и при каких-то усилиях он может и должен облагородить и одухотворить и свою собственную жизнь, даже победить и «керосин».
Как великолепно сказал тот же В. А. Сухомлинский: «Моральный облик человека, перед которым открываются горизонты жизни, зависит от того, каким он вышел из встречи со злом».
Теперь мне хочется поразмышлять и с самим собой и с моими друзьями-читателями — людьми умными, думающими.
И начать мне хочется с предыдущего письма Гали. Когда я его читаю и перечитываю, мне представляется образ девчонки, попавшей не то в прорубь, не то в полынью и отчаянно барахтающейся, чтобы ее не затянуло под лед. Она барахтается и кричит. Крика этого не слышно, потому что он у нее в душе, истошный и почти безнадежный. Ведь она знает, что ее никто не слышит — и, что еще страшнее, может быть, даже не хотят слышать, и внутренний крик от этого становится еще сильнее: «Я не хочу тонуть!»
А я хочу, чтобы его услышали, этот крик, чтобы люди преодолели ту нравственную и педагогическую глухоту и слепоту, о которой криком кричал в переписке со мною покойный В. А. Сухомлинский: «Мне не дает покоя дремучее педагогическое бескультурье многих, очень многих учителей и доброй половины родителей».
А ведь это педагогическое бескультурье, эта нравственная и душевная глухота могут превратиться и зачастую превращаются в источник большого зла и всяческих бед.
Возьмите ту же самую Галю. «Моя мать была женщиной легкого поведения…» Вы представляете? Что должна была пережить, перевидеть, перечувствовать девочка — не девушка, девочка! — чтобы сказать эти страшные для дочери слова? Вы представляете?
Но ведь жили-то они не на пустынном острове. Они жили в мире, в обществе, они жили среди нас. И неужели никто этого не видел, педагогически не встревожился, нравственно не возмутился и философски не задумался, что сие значит?
Все мы видим веснами и умиляемся, как птичка — и та, и другая, и третья — вьет гнездышко, высиживает и выкармливает своих птенцов и криком своим, жертвенностью своею отвлекает от них нависающую опасность. Все видели по телевидению, в чудесных передачах «В мире животных» А. Згуриди — дай бог ему здоровья! — как в Антарктиде какая-нибудь нескладная пингвиниха, породив одно-единственное яйцо, носит его на своих лапах, согревает своим телом и в антарктические морозы, метели и бури выхаживает пингвиненка, свое детище, продолжение рода, без всяких инструкций и законов, а по единственным, но непреложным законам жизни. А человек, назвав себя — в каких-то отношениях не без основания — царем природы, венцом творения, в других отношениях утрачивает эту непреложность творения и из царя превращается в подонка или в тирана природы. Разве здесь не о чем думать?