Памятник А. С. Пушкину в г. Калинине.
Бронза
Ираклий Андроников
Новый Пушкин
Если когда-нибудь поедете в город Калинин, загляните в парк на берегу Волги, где 6 июня 1974 года в ознаменование сто семьдесят пятой годовщины со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина открыт новый памятник. Уверен, что он вам понравится. Пушкин в цилиндре, с перекинутым через руку плащом стоит, опершись на решетку набережной, поставив на носок левую ногу впереди правой, словно ожидая кого-то. Огромные глаза устремлены вдаль, лицо полно мысли. Автор сумел передать изящество и естественность позы.
Создал этот памятник молодой скульптор Олег Константинович Комов. Я познакомился с ним в 1962 году при обстоятельствах необычных, когда он и его сестра Наталья Константиновна Комова (в ту пору еще Наташа) привезли ко мне хранившийся в их семье старинный альбом с неизвестным рисунком М. Ю. Лермонтова. Теперь этот альбом украшает мемориальный дом-музей в селе Лермонтове, Пензенской области. А сблизил нас с Комовым все же не этот альбом, а Пушкин.
Комов работал над проектом памятника Пушкину, который был предназначен для селения Долна в Молдавии, где Пушкин гостил у своего знакомого Ралли. Ныне это село носит имя Александра Сергеевича Пушкина, и памятник, изваянный Комовым, с позапрошлого года украшает это прелестное село среди певучих холмов и прежде всего пространство перед тем домом, в котором гостевал Пушкин. В ту пору мы не раз встречались с Олегом Комовым и подолгу говорили о Пушкине. Потом, помню, редакция «Юности» устроила у себя выставку работ Комова. И было видно, каким интересным путем шел скульптор к решению этого образа.
Вслед за молдавским памятником Комов приступил к работе над новым воплощением облика Пушкина, предназначенным д\я Калинина, или, по-старому, для Твери, через которую поэт проезжал множество раз, когда следовал из Петербурга в Москву, или на юг, или в Тверскую губернию, где у него было много друзей. И город Калинин и область Калининская соревнуются в любви своей к Пушкину и со псковичами, и с Ленинградом, и с Москвой. И соревнуются очень успешно. В селе Бернове, в Старицком районе, Калининской области, где Пушкин гостил у своих друзей Вульфов, калининцы уже несколько лет назад открыли великолепный музей и поставили памятник Пушкину. И в Торжке, через который лежала дорога Пушкина, тоже открыт музей и установлен Пушкину памятник. И вот к 175-й годовщине со дня рождения поэта открыли в Калинине памятник, созданный Комовым. В чем кроется его прелесть?
Мы не раз говорили с Комовым, что вдохновенный памятник Пушкину, изваянный Михаилом Константиновичем Аникушиным, — тот, что установлен на площади Искусств в Ленинграде, — кажется нам не только прекрасной скульптурой, но и необыкновенно похожим. Эта поднятая рука и другая, чуть отведенная, этот поэтический жест — вдохновенный и радостный! Как этот облик похож на живого Пушкина! Кажется, мы сами видели Пушкина именно в этот момент и слышали его голос… Но откуда эта уверенность? Ведь Пушкина мы сами не видели. Разумеется, он похож на портреты. Но и другие памятники похожи. А этот, аникушинский, как-то особенно. И вдруг однажды вас осеняет мысль: между Пушкиным и скульптурой М. К. Аникушина есть изображение, о котором мы и не вспоминаем, а сам скульптор, наверно, никогда не думал о нем, — картина И. Е. Репина, на которой изображен отрок Пушкин, читающий перед маститым Державиным свои «Воспоминания в Царском Селе». Это полотно И. Е. Репина не принадлежит к числу его лучших творений. Но инстинктивно зритель «узнает» эту поднятую руку поэта… И эта «промежуточная ступень» узнавания усиливает ощущение сходства.
Для памятника в Калинине Комов решил выбрать «графический образец». И остановился на рисунке самого Пушкина. Есть у него эскиз, который он послал из ссылки в Петербург брату Льву: «Брат, вот тебе картинка для Онегина — найди искусный и быстрый карандаш…» Брат эту просьбу не выполнил. А несколько лет спустя этот эскиз послужил образцом для художника А. Нотбека, который изобразил поэта вместе с Онегиным. Пушкин стоит лицом к нам, опершись о гранит набережной. Эта картинка, награвированная Е. Гейтманом, была потом напечатана в «Невском альманахе на 1829 год» и затем много раз воспроизводилась в различных изданиях. Вот эту гравюрку Комов и положил в основу своей новой работы.
Поезжайте в Калинин. Такого памятника вы еще не видели. Совсем новый Пушкин, очень удачный, непохожий на другие изваяния поэта и в то же время очень похожий на Пушкина.
Л. Антопольский
Познание современности
Рисунок Ю. ЦИШЕВСКОГО
Двина предзакатная. Серо-блестящая, широко льющаяся масса — то рябью, то сильными длинными полосами. Тучи, разметнувшиеся над нею, крашены багрово истекающим, умирающим солнцем. Есть в этой реке что-то неподвластно-морское. В том, как слабенько, беззащитно исчезает вдали одинокий парус, каким неустойчивым миражем видятся острова с купами деревьев и грифельными черточками крднов, в самом шуме волн, без усилия выкатывающихся на белоснежный песок.
Это Архангельск, воздвигнутый во (времена Ивана Грозного. Это Архангельск, щека к щеке прильнувший к могучей Двине. Город портовый, заводской, то кирпичный, с редкими ультрасовременными зданиями, то приятно поскрипывающий под ногой длинными дощатыми мостовыми. Город со своей культурной традицией. Краеведческий музей, музей деревянного зодчества «Малые Карелы», драмтеатр, недалеко от которого — отделение Союза писателей. Небольшая писательская семья — Евгений Коковин, Николай Жернаков (известный читателю «Юности»), Василий Ледков, Дмитрий Ушаков и другие. Тут же, на земле архангельской, начинался жизненный, трудовой путь Федора Абрамова. Только самолетом еще надо, Ли-2, около часа, а потом автобусом по ямистой, лихой дороге, на которую доверчиво выглядывают из-за сосен ярко-желтые шляпки. Туда, туда, в деревню Веркола, на родину писателя!..
Да, есть на свете эта самая Веркола, и нет на свете никакой деревни Пекапшно, хотя прекрасно она известна читателю романов «Братья и сестры», «Две зимы и три лета», «Пути-перепутья». Пекапшно — деревня, созданная воображением писателя. Но разве не вошли в художественный мир Пекапшно черты реальной Верколы? Ведь признаешь как почти знакомое и эти на века рубленные, какие-то исполинские избы, и эти колоссальные деревянные колеса над колодцами с крышей, и лохматую лиственницу на крутояре, вознесшемся над Пинегой. И слушаешь этот загадочно притягательный говор-говорок, с мелодично возвышающейся интонацией в конце фразы, с вкусными присловьями («Ох, парень, ветер-то холодный, холодный ветер-вот»), с веселым цоканьем («Так-то не унесу, а за плецами на веревоцке легце»), — слушаешь и ощущаешь толчки и превращения, которые претерпел он в речи писателя.
А люди? Федор Абрамов отрицает тот факт, что Веркола явилась поставщиком прототипов для его произведений, однако ж сами веркольцы оживленно обсуждают вопрос «кто где выведен». Разумеется, суждения эти чаще всего наивны, но, познакомившись с теми, кого представляют то за Михаила Пряслина, то за Лизу Пряслину, то за Пелагею, Трудно отделаться от чувства сродства живого характера литературному, хотя смешно было бы говорить о каком-либо буквальном воспроизведении. Не буквализм, не однозначный натурализм бытописания, но тонкое и полное знание жизни этих многочисленных Абрамовых, этих Антипиных, Мининых, Постниковых, Клоповых, Чаусовых, Бурачкиных, постижение самой основы их существования — вот что резкой чертой бросается в глаза при сличении страницы реальной действительности со страницей романов Федора Абрамова.
Есть внешние формы бытия северорусской деревни, некий пробивающийся наружу ритм — и в этом длинно протянувшемся порядке изб, и в рычании трактора, въезжающего на зерноток, в копании картошки по огородам, розовой и крупной картошки, в вывешивании гроздьев рябины на передок дома, в том, как идет-прогуливается по улице дедушка с распущенной на стороны сивой бородой, в хмельных, бессвязных словах загулявшего ветврача, в божественно поэтичных, гипнотизирующих речах, которые ведет старая Егоровна под портретом погибшего сына. Есть эти внешние формы, а есть и связующая их идея. Есть человеческие судьбы, соединяющиеся и обособляющиеся, есть драматические конфликты, есть проблемы, решенные усилиями партии и государства, и те, которые завязываются сегодня. Есть полнозначная, сложная современная жизнь русской деревни. К ней, к этой жизни, к сегодняшнему дню движутся, объясняя его, три романа Федора Абрамова. Они продолжают один другой хронологически; действие последнего, опубликованного в первых прошлогодних номерах «Нового мира», протекает в 1952 году. Три романа, однако ж, восполнятся и четвертым. который завершит тетралогию.