А Саша Пшенай, обрисованный в «Трудной книге», молодой паренек с двумя судимостями, — теперь тоже отец двух детей, квалифицированный, образованный рабочий и вдумчивый наставник воспитанников профтехучилища.
Или Завалов Анатолий Петрович, в прошлом беспризорник, попавший за разные дела в детскую колонию. А там умные люди приметили, что он шутки ради лепит из хлеба разные забавные фигурки, увидели в нем талант и потянули за эту ниточку, досрочно освободили, устроили в художественное училище, и вот он один из интересных скульпторов страны, участник создания памятника Юрию Долгорукому в Москве и ряда других скульптурных произведений; некоторые из них имеются в музеях Рима и Парижа.
Или Виктор, мой давний подшефный. В девятом классе школы он вошел в компанию под «громким» названием «господа удавы». Занимались они разными делами, вплоть до угона автомашин, и грозила им неминуемая тюрьма. Но вот нашлись душевные люди, оторвали его от этой компании, на каникулах устроили его в геологическую экспедицию на Кавказ, в Приэльбрусье, там он встретил других людей, с другими, высокими целями и интересами, и, порвав со своими «удавами», благополучно закончил школу, работал электриком по электрификации колхоза, прошел военную службу на флоте, там вступил в комсомол, потом в партию; демобилизовавшись, поступил в МГУ и сейчас заканчивает его.
Или Слава Тарабрин, имевший большой «срок» за дерзкое ограбление. Попав в чуткие руки начальника колонии С. Е. Петрова, закончил школу с золотой медалью, был досрочно освобожден и по личному поручительству С. Е. Петрова направлен в школу милиции. Потом он сам был воспитателем в колонии несовершеннолетних и теперь, уже в звании майора, работает в органах милиции.
Значит, можно вырваться «из узкого кольца»? Можно. Но, повторяю, трудно.
«Кроме желания, здесь нужна железная сила воли самого воспитуемого и полное понимание жизни, к тому же и упорная борьба с самим собой, — пишет человек, сам прошедший через все эти испытания. — У меня нашлось все это в достатке, и я горжусь, что стал человеком, человеком, уважаемым в коллективе и полезным нашему обществу. Я создал семью и воспитал ее в духе преданности нашей Родине… Значит, я не потерял, а нашел. Прошлое ушло навсегда, а мое настоящее — счастливое. Это и есть моя гордость, которой я живу…»
Вот, значит, как может повернуться жизнь. Но для этого ее надо повернуть, самому взять быка за рога и повернуть. Можно это? Можно! Докажу это тоже двумя живыми примерами.
В той самой колонии, о которой писалась «Честь», был воспитанник Борис Р., парень умный, сильный, волевой, решительный. Таким он в свое время проявил себя и в преступной жизни, даже гордясь своей «мастью» — «вор в законе». В колонии он вроде вас начал задумываться, пересматривать свои жизненные позиции и стал одним из активистов. На волю он вышел с твердым намерением порвать со всем прошлым. Но это было не так просто. Нашлись старые дружки, которые стали его снова втягивать в разные дела. Он отказывался, и его позвали на воровскую сходку, «толковище», в одной из аллей Сокольнического парка Москвы.
— Не выйдешь — на нож станешь, — пригрозили ему фразой, которую потом в «Чести» Генка Лызлов сказал Антону.
Он пошел, но с твердым намерением порвать «с ними». И порвал. Ему грозили, его били и в конце концов отпустили: «Только смотри: продашь (значит, выдашь) — у матери под юбкой найдем».
Имя другого «героя» я не помню, а фальшивого имени назвать не могу. Встретил я его в Московском планетарии на каком-то занятии вроде клуба юных астрономов, где он председательствовал. Он меня заинтересовал, мы подружились, он даже оставил у меня две общие тетради своих дневников и рассказал о своей совсем короткой, но уже довольно драматической жизни. Он тоже входил в какую-то темную компанию вроде «господ удавов», но попал со школой на лекцию в планетарий, увлекся астрономией и об «удавах» забыл. Но они не забыли. Они завели его как-то на задний двор, стали бить, а потом приставили к горлу нож.
— И я подумал, — рассказывал он мне, — ну, ладно! Будь что будет, а к ним я больше не пойду.
— Ну и чем же кончилось? — спросил я.
— Дали мне по шее и отпустили.
Потом этот паренек стал работать в области космонавтики.
Значит, что же нужно, чтобы разорвать этот узкий, затягивающий тебя круг? Убежденность. Решительность и твердость. Воля. А иначе…
Что же? Посмотрим и на это «иначе»; нужно видеть и ее, эту другую перспективу жизни.
«До 27 лет я был и воином, и выпускником школы, и студентом-заочником, и директором школы-восьмилетки, и комсомольским работником, и… спившимся человеком. Я был не рад себе. Иду, бывало, по улице вечером, опухший, растерзанный, мокрый. Идет дождь, темно. В окнах домов горят огни, в каждом — свой мир, своя жизнь, свое счастье. А ты в одном пиджачишке станешь около забора, прячась от осеннего дождя, и смотришь на них, эти огни. И ты никому, никуда ье нужен. И не к кому зайти. Никто не пустит. Даже знакомые, бывшие товарищи, коллеги, даже родные отвернутся. Набегают слезы бессилия, беспомощности, и ты снова направляешь свои стопы туда же — к пивному ларьку. И вот финал — колония строгого режима. Шесть лет вычеркнуты из жизни».
А вот передо мной большая папка писем с общей надписью: «Горе-люди». Тут и те, кто переступил черту закона, и те, кто не успел еще этого сделать, но вступил в «перпендикулярные» отношения с жизнью, тут и мутноглазые «алкаши», как народ сокращенно перекрестил длинное слово «алкоголики», и те, наоборот, которые жалуются, что «вся беда в том, что я непьющий, а кругом одна пьянь, и я не знаю, как от нее отбиться»; тут и пустившиеся по всем виражам жизни в поисках мимолетного и краткосрочного «утиль-счастья» («Влюбился я до полного абсолюта, и вся моя жизнь винтом пошла, ну и что? Я хочу пожить, пока молод»); тут и тлеющие души типа: «Ответьте мне — отношусь ли я к человеческому роду?» или «Мою душу трактором переехало», «Душа моя, как осенний безлиственный лес, голая».
Голый человек на голой земле? Плохо. Зябко. И очень опасно. К таким-то и подкрадывается зло.
Хотя нет, оно не подкрадывается, оно нас окружает, как вы и сами пишете в своем письме, потому что жизнь не волшебная сказка, а поле битвы. Только одни в этой битве борются за себя, за узкое, корыстное, низкое, низменное, а другие — тоже за свое, но благородное и высокое. В этом противоречие и в этом единство. «Если я не за себя, то кто же за меня? Но если я только за себя — зачем я?» — сказал кто-то из мудрых. И в этом — грань жизни, по которой нужно пройти и не оступиться.
А вы оступились и за это расплачиваетесь — жизнь в этом отношении аккуратна. «Но ведь мы были не изолированы от общества, находясь на свободе, — пытаетесь вы теперь оправдать свои ошибки. — На нас оказывали свое влияние как люди с правильным взглядом на жизнь, так и другие — воры, пьяницы, тунеядцы».
Почему же вы выбрали то, а не это? В этом и весь вопрос.
Но вы делаете еще одну попытку уйти от своей, личной ответственности и переложить ее на общество. «Говорят и пишут, что все хорошо в нашем обществе, а на самом деле, в действительности, все куда сложнее».
Конечно, сложнее! И только неумные или недобросовестные люди могут говорить, что все везде хорошо. Далеко не все! Да и может ли быть где-то когда-то, чтобы все было хорошо, потому что это означало бы предел и даже конец развитию. Потому что не только правда живет на свете, но и кривда, не только добро, но и зло, и люди не все добрые и не все ведут себя, как должно, — так устроена жизнь. А как из этого жизненного переплетения выбрать добро и отвергнуть зло — в этом и задача человека, его ума и совести.
И здесь мне хочется привести слова одной старой и мудрой женщины:
— Вы ищете добрых людей и, наталкиваясь на злых, обижаетесь на всех. А вы попробуйте искать злых по-настоящему и тогда увидите, как много вокруг нас людей добрых.