Один Николай Коноплев мало изменился. Волосы у него были гладко зачесаны, на лыжной куртке, как всегда, блестел комсомольский значок, и только припухшие веки и синие впадины под глазами говорили, что пережил он за эту ночь не меньше других.
Вошел парторг Чарыев. В порванной гимнастерке и надвинутой на глаза кубанке он выглядел так, будто только что вернулся с поля боя. Лицо у него было чистое и бодрое.
— Какие у нас потери? — спросил его директор.
Осмотрев присутствующих. Чарыев не сразу ответил:
— Раненых тридцать один человек. Пропавших без вести — двенадцать. Есть погибшие…
Директор встал, отчего закачалась палатка, отодвинул на край стола чернильный прибор и закрыл колпачком чернильницу.
— Положение тяжелое, трудности перед нами большие, и смотреть этим трудностям надо прямо в глаза. — Директор говорил негромко, по очереди осматривая всех, кто находился в палатке. — За восстановление завода надо браться организованно и горячо. Когда, по вашему мнению, Олег Михайлович, сможем приступить к выполнению заказов? — спросил он Орловского.
Придерживая больную руку, Орловский встал.
— Лопаты, топоры и другой строительный инструмент сможем делать хоть завтра.
— В горком надо докладывать о выполнении основных заказов, а лопаты, ломы и топоры начнем делать не завтра, а сегодня. Нужно приводить в порядок станки, торопиться с литьем.
— Литейная разрушена!
— Знаю. Будем срочно строить новую. Прудников пришел?
— Захар Фомич…
Никто не решился произнести то, чего не договорил Орловский. Директор опустил голову и долго молчал.
— Поручаем тебе, Коноплев, возглавить разборку литейной, — проговорил он, наконец, и что-то записал на листке бумаги. — Подбери себе помощников понадежнее, закончите расчистку — начнем строить.
— Как будет с питанием рабочих? — поинтересовался Курлыкин.
— Этот вопрос уже решен, — внятно ответил Чарыев. — Питание на первое время установлено бесплатное для всего населения города. У нас будет своя столовая. И жилые помещения начнем строить сегодня же. Москва уже обо всем позаботилась.
Москва! Это слово произносилось с надеждой и любовью особенно часто. К ней, родной Москве, в эти тяжелые минуты были обращены взоры и сердца ашхабадцев.
— Сюда зайди, бабушка! — послышалось снаружи.
Сгорбившись, в палатку вошла жена Захара Фомича.
Она приблизилась к столу и достала из узелка какие-то бумаги. Директор взял их в руки.
— В карманах у старика были, — проговорила Мария Андреевна, глотая слезы. — Наверно, нужные бумаги-то, возьмите, ему они теперь…
Старушка покачнулась, Чарыев поддержал ее за плечи и усадил на скамейку. Мария Андреевна стянула с головы черную шаль и поднесла ее к глазам.
— И жить-то теперь негде…
— С жильем уладим, — склонился к ней Чарыев. — Палатку вам на первое время установим. На-днях отстроим общежитие, комнату получите, денежное пособие и кое-что из теплой одежды выдадим.
— Откуда же это для меня возьмется? — удивленно и. недоверчиво посмотрела на всех Мария Андреевна. — Город-то каким стал, где достать все это?
— Не вам одной, всему городу помощь оказывается. Товарищ Сталин на себя взял заботу об Ашхабаде, не оставил нас в беде.
Старушка встала и озабоченно спросила:
— Откуда же Сталину родному известно о нашем горе-то? До Москвы от нас, считай, тысячи километров…
— Сталин раньше всех позаботился о нас, а Москва к нам ближе всех городов, — ответил Чарыев.
Мария Андреевна приложила руку к груди и тихо вышла из палатки; Чарыев вышел вместе с ней. Директор развернул лист бумаги, оставшийся от старого мастера, и передал его главному инженеру.
— Ваши расчеты к литью. Возьмите, пригодятся.
Партийный актив, как назвал Чарыев это коротенькое совещание в палатке директора, был первым шагом к восстановлению завода. Люди ознакомились с обстановкой, поняли, что надо делать в первую очередь. Не успел народ разойтись, как пришел кузнец Калякин, грязный, с обросшим лицом. Он поздоровался со всеми за руку и поискал глазами, где бы сесть. Места не было. Калякин привалился к столу и закрутил козью ножку.
— Ох, и крепко потрясло! Ну, прямо, конец свету пришел…
— Вас что. больше всех трясло? — сердито оборвал его главный инженер, поправляя на голове повязку.
Калякин замолчал.
— Приступайте к работе, — сказал ему директор.
— Ума не привожу, что делать: овцу задавило, куры по всей улице разбежались…
Директор пододвинул к себе телефон.