Валерий Евтушенко
Днём казак, ночью — волк
Пролог
Артиллерийская канонада не смолкала уже почти час. Передовая линия французских войск, где расположились орудийные батареи, затянулась лентами черного порохового дыма. Ядра со свистом рассекали воздух, ударяясь о высокие стены могучей крепости, но, не причиняя им заметного вреда, отскакивали в глубокий ров. Осажденные отвечали с крепостных стен энергичной стрельбой своих пушек, но с гораздо большим эффектом: их снаряды довольно часто разрывались в плотно сомкнутых колоннах французов, изготовившихся к броску на стены крепости.
Группа всадников, стоявших на высоком холме в тылу французских войск, наблюдала за артиллерийской дуэлью, словно чего — то ожидая.
Среди них выделялся молодой, с тонкими чертами красивого лица, мужчина, почти юноша, в великолепно сидящем на нем роскошном костюме и шляпе с высоким плюмажем. Любой из осаждавших крепость солдат узнал бы в нем Луи де Бурбон-Конде, известного также, как герцог Энгиенский, а позднее — Великий Конде, герцог Монморанси, первый принц крови, сын короля Генриха II. Несмотря на свою молодость — ему едва исполнилось 25 лет, принц Конде уже покрыл себя неувядаемой славой победителя при Рокруа и ряда других выигранных им сражений.
Сейчас его десятитысячная армия уже несколько недель безуспешно осаждала Дюнкерк — оплот испанских приваторов, а проще говоря, корсаров, которые за стенами этой могучей крепости чувствовали себя вполне комфортно, не собираясь капитулировать. Недостатка в провианте и войсках у них не было, по морю они поддерживали постоянные связи с Испанией. У принца не хватало сил для штурма Дюнкерка и он искусными маневрами своих войск пытался выманить осажденных в открытое поле, но испанцы не поддавались на уловки прославленного военачальника. Наконец, вчера принц де Конде получил давно обещанное подкрепление: кардинал Мазарини прислал в его распоряжение две с половиной тысячи волонтеров. Конде, рассчитывавший, что из Парижа в помощь ему подойдут мушкетеры де Тревиля и другие гвардейские части, не скрывал свою досаду, хотя судя по предводителю волонтеров, невысокому, коренастому человеку лет пятидесяти на вид, с твердым взглядом темно-ореховых глаз, он был испытанным воином и опытным командиром.
Все волонтеры носили форменную одежду французской пехоты, только он один был одет в странный для взгляда принца наряд: красные, хорошей кожи, сапоги с немного загнутыми носками, широкие малиновые шаровары и темно-синий жупан польского покроя. На голове его ладно сидела невысокая суконная шапка с оторочкой лисьим мехом. При встрече с принцем он назвался чудным для восприятия француза именем Хмельницкий, объяснив принцу, что его отряд волонтеров состоит из запорожских казаков, рекрутированных французским послом де Брежи с позволения польского короля Владислава IV. На боку казака в великолепных ножнах, богато инкрустированных золотом, серебром и драгоценными камнями, висела сабля. Принц, опытным взглядом профессионального воина сразу же оценил по достоинству это оружие. На его любопытный вопрос о том, что это за сабля, последовал лаконичный ответ: «Подарок его величества короля Речи Посполитой».
Де Конде понятия не имел о запорожских казаках и, инспектируя прибывший отряд, определенного вывода об их боевых качествам с первого взгляда сделать не смог. Казаки стояли перед ним в свободных позах, было заметно, что для парада они мало пригодны. Однако опытным взглядом военачальника, принц отметил про себя, что оружие у них находится в идеальном порядке и обращаются они с ним с искусством настоящих профессионалов. Казаки имели диковатый вид, на их, по разбойничьему дерзких, у многих покрытых шрамами от сабельных ударов, лицах, к французскому военачальнику особого почтения не читалось. Однако, своему предводителю, которого они называли непонятным словом «гетман», казаки повиновались беспрекословно. Хмельницкий представил принцу трех казацких полковников, командовавших волонтерами. Первый, невысокий, широкоплечий крепыш, лет около пятидесяти, с перерубленным сабельным ударом носом и недобрым выражением лица звался Максим Кривонос, второй — красавец, лет около сорока, с твердым, волевым взглядом широко распахнутых синих, как утреннее небо, глаз — Иван Золотаренко. Третий, самый молодой из командиров волонтеров, лет тридцати пяти на вид, поразил принца удивительной силой своих магнетических темно-карих, глаз. Встретившись с ним взглядом, де Конде внезапно почувствовал, что будто погружается в какой-то омут и лишь с трудом стряхнул наваждение, отведя взгляд в сторону. На грубоватом, словно вырезанном из дуба, лице полковника не отразилось ничего, только уголки губ тронула едва заметная усмешка. «Иван Серко, — представил его Хмельницкий, — запорожский атаман».
Волонтеры были гладко выбриты, однако у всех, включая и Хмельницкого, имелись усы. Французы также носили усы, но обычно тонкие и закрученные вверх. У казаков же усы были пышные, обвислые, у некоторых свисающие едва ли не до груди. Когда они снимали головные уборы, принц с удивлением заметил у многих странный клок волос на выбритых головах, наподобие конского хвоста. Но времени разглядывать волонтеров и удивляться их экзотическому виду не было.
«Господа, завтра с утра приступаем к штурму, — сказал он, обращаясь к Хмельницкому и полковникам, — диспозиция будет объявлена сегодня вечером на военном совете, куда приглашаю и вас».
За время нахождения во Франции все они немного освоили французский язык, поэтому молча поклонились принцу.
Спустя несколько часов, де Конде, объезжая свои передовые позиции с удивлением заметил, что впереди в предполье, едва ли не у самых крепостных стен, стоят Хмельницкий и его полковники, о чем — то оживленно разговаривая и обмениваясь выразительными жестами. Из крепости по ним велся все более частый ружейный огонь, пули свистели вокруг казаков, но те не обращая на них внимания, продолжали что-то обсуждать. Сам отчаянно храбрый, принц поразился дерзкой отваге казаков и уже было хотел отправить адъютанта с приказом им возвращаться на свои позиции, когда Хмельницкий и полковники, видимо, придя к какому-то общему мнению, сами стали уходить в свое расположение, мало обращая внимание на свистящие вокруг них пули.
Принц хотел было поинтересоваться, что они делали у стен крепости, но в это время его отвлек маршал де Граммон, сообщивший о прибытии гонца из Парижа с письмом от кардинала Мазарини.
Вечером состоялся военный совет. Открывая его заседание де Конде, сообщил, что королева-регентша и кардинал Мазарини озабочены ситуацией с долгой осадой Дюнкерка. «Кардинал в своем письме, умоляет быстрее покончить с осадой, так как из-за этого невозможно заключить на выгодных условиях мирный договор с Испанией. Кроме того, он предупреждает, что в помощь осажденным должно подойти значительное подкрепление морским путем. Завтра, — победитель при Рокруа обвел взглядом присутствующих, — мы должны либо взять штурмом крепость, либо умереть. Ибо честь превыше жизни!»
Наступило тягостное молчание, все присутствующие хорошо знали характер принца и понимали, что он готов предпочесть смерть поражению. А неудачный штурм и будет означать поражение, на вторую попытку просто не хватит сил.
Неожиданно для всех со своего места поднялся Хмельницкий, которого еще мало кто из присутствующих не то, что знал, но даже и видел. «Ваше высочество, — обратился он к принцу, — волонтеры просят оказать им честь начать штурм Дюнкерка первыми.»
Слыша удивленный шепот, членов совета, главнокомандующий выдержал паузу, после чего просто сказал: «Надеюсь, ваши люди оправдают оказанное им доверие.»
…Сейчас, когда артиллерийская дуэль продолжалась уже около часа, а казаки не начинали штурма, принц постепенно начал терять терпение.
— Месье, — наконец обратился он к Хмельницкому, — почему ваши люди не идут на приступ. Чего они ждут?
— Видимо, сир, — с недовольным видом насмешливо вмешался маршал де Граммон, — они ожидают, что стены Дюнкерка рухнут сами, подобно стенам Иерихона!
Несмотря на драматизм ситуации, тонкая улыбка скользнула по губам де Конде, он хотел что-то добавить, но в это время Хмельницкий, совершенно спокойно ответил:
— Именно так, господин маршал, именно так. Они ожидают, когда падут стены крепости.