— Ладно. Только один раз.
Он подошел к фамильному "Беккеру", чьих клавиш некогда касались пальцы самого Гартевельда[6], поднял крышку и принялся одним пальцем выстукивать незатейливую мелодию, негромко напевая:
привычно перехватила эстафету Ольга.
А на большом письменном столе, за которым некогда трудился профессор Кашубский, а ныне не слишком успешно грыз гранит науки его внук, лежал, подсыхая акварелью, портрет смешного человечка в сапогах и в галифе, напоминающих скорее казацкие шаровары.
Дабы ни у кого не оставалось сомнений в части персонификации персонажа, в правом верхнем углу была выведена размашистая корявая надпись: "Деду Гилю все мы любилю"…
Бухнув входной дверью, запредельно хмельной Хрящ вывалился на веранду, выдергивая Барона из воспоминаний:
— О! Тебя там все обыскались, а ты, оказывается, и не терялся.
— Все — это кто? — возвращаясь в реальность, досадливо скривился Барон.
— Я, Любка.
— Положим, это еще далеко не все?
— Эта Бастилия нонче всех обламывает и никому не дает. Себя взять, — пожаловался о своем Хрящ. Юмор в нем, хотя и дремучий, проживал. — Правда, я так нажрался, что даже и не шибко хочется. Брать.
— Я заметил.
Хрящ почти влюбленно посмотрел на подельника и с пьяной восторженностью принялся сыпать комплиментами:
— Барон — ты… ты такой фартовый бродяга! Я… я с тобой — веришь-нет? — в любую делюгу, с пол-оборота готов вписаться. Вот хошь прям сейчас. Потому как ты — голова! Эти, которые там, которые остальные, они супротив тебя…
— Знаю-знаю. Как столяр супротив плотника.
— Какого плотника? При чем здесь плотник?
— Неважно. Ты вот что: завтра, когда проспишься и похмелишься, поезжай к Бельдюге и подробно обрисуй подходы к адресу на Автовской. Мы с ним предварительно всё обкашляли, так что он со своими парнями на днях товар аккуратно вывезет и раскидает куда надо.
— Дык вместе и съездим?
— К Бельдюге поедешь один.
— Чего вдруг?
— Завтра мне потребно отскочить из города.
— Куда это?
— Подробный адрес запомнишь или тебе на бумажке записать?
— Понял-понял, — часто закивал головой Хрящ, клятвенно прижимая руки к груди. — Не хочешь — не говори. Тесс! Тайна вкладов гарантируется.
— И тебе тоже советую: поменьше языком молоти. Особенно при посторонних.
— Ка-аких посторонних? У нас тута все свои.
— Вавилу давно знаешь?
— Месяц точно знаю. А может, два. А чего?
— Много вопросов задает. И все не в кассу.
— Полагаешь?
— Не полагаю, но допускаю.
— Пфу. Вааще не вопрос. Хочешь, я прямо сейчас пойду и на перо его поставлю? Да я за ради тебя!..
— Единственное, чего я сейчас хочу, чтобы ты вернулся в хату, зарылся мордой в тряпки и до утра не отсвечивал. Доступно излагаю?
— Понял, не дурак. Только поссу сначала, можно?
— Сделай такое одолжение…
Рассказывает Владимир Кудрявцев
Порожняковый военно-транспортный борт из Варшавы благополучно приземлился на запасной полосе летного поля в Жуковском, и менее чем через час я уже был на Лубянке. Где, признаться, испытал немалое облегчение, когда дежурный офицер сообщил, что с Грибановым[7] мы разминулись на каких-то десять минут. Это означало, что в загашнике образовалось достаточное количество времени, дабы подготовиться к обстоятельному, а не "с крыла" докладу, — раз. И оперативно разобраться с накопившейся за неделю командировочного отсутствия текучкой — два.
Правда, знай о таком раскладе загодя, я, возможно, и не стал бы спешить с отлетом в Первопрестольную. Когда теперь доведется (и доведется ли?) скоротать расслабленный, праздный вечерок в заведении пана Печеневского, что на улице Новы Свят? Откушать галицийские деревенские колбасы на доске или ребрышки с мёдом и орехами, опростать пару стаканчиков местной зубровки. У-у-у! Мечты, мечты, где ваша сладость?
С другой стороны — я любил эти вечерние, плавно перетекающие в ночь часы, когда в управлении становилось относительно тихо, когда пустели коридоры, умолкали телефонные звонки, а за окном выходящего на Лубянскую площадь кабинета зажигались разноцветные рекламные огни беззаботного "Детского мира". (Э-эх! Мне бы в детстве такие игрушки!) Возможно, от того, что большая часть моей службы в органах госбезопасности пришлась на ныне многажды оплеванные и охаянные сталинские времена, я абсолютно не испытывал дискомфорта от работы по ночам. Чего, однако, нельзя сказать о моих молодых подчиненных.
6
Вильгельм Юлиус Наполеон Гартевельд (1859–1927) — шведский композитор, дирижер, фольклорист. Более сорока лет прожил в России. Был известен как весьма виртуозный пианист, выступал с концертами по всей Российской империи. В 1918 году бежал из Советской России. Скончался на родине, в Стокгольме.
7
Грибанов Олег Михайлович, генерал-лейтенант. На момент описываемых событий — начальник Второго управления КГБ СССР.