продолжал скрипеть и паясничать Лещенко.
— А все-таки, Хрящ, колись: с каких подвигов такой богатый банкет упромыслил?
Неделикатный, во всех смыслах не по понятиям вопрос прозвучал из щербатых уст Вавилы — неприятного вида мужичонки неопределенного возраста, которого Барон видел третий раз в жизни. И, кажется, все три раза — здесь, на Райкиной даче.
— А ты чё, до сих пор не в курсе? — охотно отозвался Хрящ.
— Нет. Расскажи?
— Ну ты даешь, Вавила! Да ведь мы с Бароном сегодня утром на Невском тележку с эскимо угнали. Полную.
Хрящ, а за ним остальные заржали, а купившийся на дешевую разводку Вавила набычился и захрустел соленым огурцом. Словно зажевывая обидное.
Барон же, реагируя на экспромт Хряща с эскимо, лишь невольно усмехнулся, припомнив, что персонально его первый воровской опыт был связан именно с кражей мороженого. И хотя та, еще совсем детская, попытка закончилась неудачей, тем не менее, отчего-то осталась заметной зарубкой на стволе его самых ярких жизненных воспоминаний…
Ленинград, октябрь 1940 года
Глубокая осень. Пара недель до вожделенных каникул.
Сбежавшие с последнего урока пятиклассники Юрка, Петька Постников, Санька Зарубин и Давидка Айвазян весело топают по проспекту 25-го Октября[3], возвращаясь из кино, где они смотрели «Дубровского» с Борисом Ливановым в главной роли.
Стоящую на боевом посту на перекрестке с проспектом Володарского[4] погодно-невостребованную мороженщицу в накинутом на фуфайку белом халате приятели приметили издалека. На этой точке тетка работала третий месяц, и вся их дружная компания ее прекрасно знала. Так же, как, наверное, и она успела запомнить малолеток, частенько покупавших у нее обалденные сахарные трубочки.
— Давидка, дай десять копеек до завтра! — попросил Постников.
— Не дам. Нету.
— Дай, не жлобись! А то я сегодня всё на сайки потратил. От которых, между прочим, ты два раза откусывал.
— У меня правда нету. У самого только семь копеек.
— Санька, у тебя?
— У меня есть. Только я тебе не дам.
— Почему?
— Потому что ты потом фиг отдашь.
— Отдам! Вот честное разбойничье! — бухнул кулаком в грудь Петька, все еще пребывающий под впечатлением лихих подвигов пушкинского героя.
— Вот как раз разбойники, они никогда ничего и не отдают.
— Много ты понимаешь в разбойниках!
— Да уж побольше твоего.
— У меня есть, — предложил свои услуги по кредитованию отзывчивый Юрка.
— Не-а, у тебя не возьму. Я тебе и так двадцать копеек должен.
— Ну и что? Будешь должен тридцать.
— Не надо. Пацаны, у меня есть классный план!
— Какой?
— Разбойники никогда ничего не отдают. Потому что они сами всегда все забирают. Бесплатно.
— И чего?
— Сейчас у тетки попросим четыре трубочки, и я буду как бы доставать деньги. А когда она трубочки выложит — хватаем и бежим.
— Ага, а она за нами погонится и так треснет, что мало не покажется. Вон какая толстая. Значит, и дерется больно, — усомнился в скороспелом плане Давидка.
— Не погонится. Что она, дура, тележку без присмотра оставлять? Да если и побежит — фиг догонит. Сам же говоришь — толстая. Ну чего, разбойники, грабанем? — От предвкушения наживы узкие хитрованские глазки Постникова заблестели. — Санек, ты как?
— Грабанем! — согласился покладистый Зарубин.
— А ты, Давидка?
— Ну, если все будут, то и я.
— Юрка, а ты чего молчишь? Ты с нами?
— Да я… Не знаю… — замялся тот. — А зачем? У меня же есть деньги?
— Ты чё, до сих пор не понял? Так же интересней! А за деньги любой дурак может.
Юрка отчаянно задумался, но, как ни старался, не смог достойно возразить на такой железный аргумент. Между тем до тетки с тележкой оставалось пройти всего с десяток шагов.
— Ша, делаем как я сказал! — перешел на шепот Постников.
Он первым подошел к скучающей работнице уличной торговли и небрежным тоном миллионера объявил:
3
Так в ту пору именовался Невский проспект. Прежнее историческое название восстановлено 13 января 1944 года.
4
Так в ту пору именовался Литейный проспект. Прежнее историческое название восстановлено 13 января 1944 года.